ветра, дыхание. И вдруг они разом, как по команде, поцеловались, так неистово и жарко, как никогда, наверное, в жизни. Нет, ещё не существовало точного определения её чувствам. Это была производная обожания и покорности.
— Положи руку мне на грудь... Слышишь, слышишь, как бьётся сердце? — тихонько засмеялась, морща лицо чуть застенчивой улыбкой.
Рука внука ложится на грудь, и Альбина блаженно закрывает глаза, и хочется ей, чтобы эта минута длилась вечно.
— Давай, поебёмся, Лёшенька?
Она словно податливая глина, и он не хотел, да просто не имел права отвергать это.
— Как нужно просить?
— Выеби меня, суку, засунь свой хуй в эту дырку. Давай, помогу. Вот так. О, твой хуй в моей пизде... — Как же приятно подчиняться своим порывам!
— Засунь палец в мою жопу!
— Слушаюсь, мой повелитель...
Исступление, нежность, сладкая боль. Она любила его больше, чем себя самое, и могла бы, кажется, отдать за него жизнь.
— Как ты хорошо ебёшь меня, Лёшенька! /лёгкий горячий шёпот/ Тебе нравятся мои сисечки? /вот оно, истинное счастье! / А моя попочка? Ну, погладь же её, погладь! /о! наслаждение! / Твой. Хуй. В моей. Пизде. /сердце сорвалось с цепи, сбит ритм дыхания, как дрожат пальцы/
Сразу уловила, как внук отреагировал на слово «пизда». Нравится ему это слово в её устах. Сладкий, любимый, хороший!
— Это твоя п и з д а! Только твоя, Лёшенька! Делай с ней, что хочешь. Я не хочу, чтобы ты выходил из моей п и з д ы. Моя п и з д а любит твой хуй. Видишь, какая она мокрая. Твоему хую хорошо в этой п и з д е? Послушай, как это звучит: п и з д а... п и з д а... Щупай мою п и з д у, лапай мою п и з д у, делай ей сладко, делай ей больно!
Они улыбнулись друг другу — ослеплённые, умилённые, счастливые, благодарные. Сейчас им принадлежит всё — почувствуют ли они этот накал, силу, нежность, любовь когда-нибудь ещё? Кто знает... Они без удержу целовались, минуты текли за минутами, а оторваться друг от друга не было никаких сил. Всё заполнялось страстью, каким-то ещё неведомым, даже странным наслаждением. Его небольшой хуй иногда выскользал из этой огромной скважины, и тогда Альбина сразу же ощущала отсутствие в себе чего-то жизненно важного, то, без чего ей отныне не прожить и дня. Думать об этом не хотелось, она заботливо возвращала хуй обратно, и вновь погружалась в водоворот сладкого сумасшествия. Ей хотелось шептать нежности, и непременно с вкраплением грубых животных слов, не видя в том для себя унижения или смущения — так, как нравилось е м у.
— Тепло ли моему хуёчку в п и з д е?
Его губы нежно касались её виска, волос, щёк, шеи, плеч, сосков, словно расставляя паузы между её фразами. Альбина прерывисто дышала под ним, прижимая его тем движением, которым женщина привлекает к себе лишь ребёнка. Она была покорной рабой того чудесного желания любви, которое только и ведомо старости. Он её господин, она его собственность; всё в этой связи никоим образом не отвечало моральным и эстетическим нормам, но ей было плевать. Впервые в жизни она наслаждалась этим страшным счастьем — заниматься любовью с внуком, отдавая ему всю себя. И последствия не пугали её. Будь, что будет. Сейчас этот маленький хуй плавает в её плоти, эти губы целуют её грудь, эти руки гладят её бёдра, и она счастлива. Алексей кончал в неё, но хуй не покидал пизду. Они держались за руки, шушукались, и временами Альбину охватывало странное и приятное ощущение, будто рядом — её школьная подружка, им обеим по одиннадцать лет, находятся они в пионерлагере и шепчутся о вожатых и мальчиках. Так когда-то и было с Милой. Они лежали рядом, болтали о чём-то, и вдруг... случайно... невзначай... рука ... Альбины коснулась её крохотных грудок. Прыснули от смеха.
— Слышь, Алька, а давай...
— Давай, Мил...
— Ой, щекотно...
— А тут?
— Да ты что, Мил? Это ж пиписька...
— Да
