растекались по бёдрам, по чулкам. Она постанывала, оказавшись во власти извращенного экстаза.
— Миленький мой!... Сильнее!... Оооо! Ещё! Ещё!..
— Ну что, сука, хорошо тебе? Отвечай, блядища! Хорошо тебе? Тащишься, карга вонючая?
— Оо-ох! Блаженство-то, блаженство какое! Ты только не уходи от меня, не уходи, слышишь, сладенький... Оо-ох!... Что ж ты делаешь со мной?!... Оо-ох!... Я ж тебя так любить буду, так любить! Кормить-поить буду, стирать, купать, что хочешь... Не уходи только!... Радость ты моя!..
— Заверещала, шлюха старая...
У Веры Георгиевны не было никакого желания выпускать из объятий своей щели эту маленькую колбаску. Она чувствовала, что могла бы держать этот стручок в себе всю оставшуюся жизнь.
— Ах, как хорошо! Ууу... Е... би... ебии-и... Родно... ой!... Не останавливайся... Пожалуйстаааа!..
Юнец продолжал мять и тискать её тело, проводя руками по складкам жира на её бедрах, разрывая дешёвый нейлон на толстых и волосатых ногах. Стоны Веры Георгиевны ещё усилились, она элементарно теряла контроль над собой. Сердце бешено колотилось. Она чувствовала в себе его залупку, которая работала словно поршень, и мечтала только о том, чтобы это наслаждение никогда не кончалось. Мысли-молнии мелькали в её голове: как теперь она без этого жить-то будет?! Этот паренёк сейчас кончит и уйдёт, и уйдёт ведь, сердешный. А может, не уйдёт? А может, он беспризорный какой, да и согласится пожить у неё хотя бы чуток? Вера Георгиевна на миг представила себе, как купает его в тазике, растирает тихонечко мочалкой попку, членик его посасывает. Пусть зовёт меня блядью, потаскухой, сучкой, а я буду говорить: ну, трахни меня, солнышко! трахни свою бабулечку! она хочет ебаться! А потом мы будем ужинать, смотреть телевизор, и я буду ходить по дому совсем голая! совсем го-ла-я! и трогать его пиписечку, когда захочу... Ух! Вера Георгиевна аж зажмурилась. Хороший мой! Ну поживи у меня, а? Кто ж мне теперь груди мять будет, кто воткнёт в меня свою палочку?
Дыхание Веры Георгиевны стало более частым, глубоким. Волна оргазма, захлестнувшая её пизду, была неудержима.
— Сынок, я кончаю, спасибо тебе милый, ааа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
— — -----------------------
Конечно же, он ушёл... Вера Георгиевна повалилась на землю в изнеможении, а он, слегка ещё подрочив свой член, кончил сверху прямо на её спину, сплюнул, сказал тихо «живи, сука», да и удалился. Она слышала, как он уходил, хрустя ветками, и не решилась его позвать. Дура! Дура! Что же тебе стоило? Позвала бы к себе, авось согласился — а вдруг? Вера Георгиевна лежала лицом вниз, с задранной юбкой, с раздвинутыми ногами, и не знала, что будет делать дальше, как будет коротать свои унылые дни. Плоть была разбужена. Такого наслаждения она не испытывала давно. Очень давно. А может, вообще никогда не испытывала? Почему именно сейчас на неё обрушилось такое счастье, но самое главное, почему она должна с ним тотчас проститься? Ну что, опять тешить себя огурцом? И представлять себе, как чьи-то руки жадно шарят по её телу?..
Наконец, она медленно встала, кое-как привела себя в порядок, и побрела домой. Ебаться. Именно сейчас ебаться. С кем? С кем? Неважно с кем, лишь бы... Вера Георгиевна стала мысленно перебирать в памяти всех знакомых ей мужчин. Часа два блуждала она по лесу, полностью погруженная в свои мысли. Как вдруг...
— А ну-ка, расскажи, тварь, как тебя ебали в жопу!..
Что такое?! Знакомый голос! Да это тот самый юнец! Кому, кому он это говорит?!
Вера Георгиевна пошла на этот голос, но уже тихо, осторожно ступая по земле, чтобы не хрустнула ветка. Ба! Зойка Васютина! Ясно, ясно... Значит, паренёк-то мой, уже другую бабку подцепил! Ах, баламут!... А она-то тут что делает?! Ага, так ведь в Калиновку собиралась вчера. Вот тебе и сходила за покупками! Путь решила сократить, короткой дорогой пошла. Так, так... Осторожненько... только не шуметь, Вера...
