Серега стоял в проходе, а мы смотрели на него, остолбеневшие и ещё не отошедшие от бурного секса.
Тут Мишка неожиданно вскочил и, не промолвив ни слова, выбежал на улицу. Мы остались вдвоем. Но, честно говоря, я уже ничего не хотел и не знал, как отделаться от непрошенного гостя. На крепком загорелом теле Серёги выделялась белая обтягивающая майка. В деревне его считали первым силачом и красавцем, а девки просто кипятком ссали от одного его горячего взгляда, и слава бабника заслуженно гуляла о нём по всей окрестности. Это мне тетя Паша поведала, мать мишкина.
«Ну и что ты стоишь?» — спросил я, придавая голосу беззаботно-безразличный тон. Серёга тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя оцепенение, что-то пробормотал неразборчиво и тотчас вышел на улицу.
Да и мне пора было двигаться к деревне, очень хотелось спать, и ноги едва вели меня по проселочной дороге. Добравшись до мишкиного двора, вошел в дом и увидел, что за столом в одиночестве сидел его батя дядя Вова, держа в руке только что начатую бутылку.
— А проходи! Вот ты мне и поможешь, а то я один не могу пить, сам понимаешь.
Пришлось мне подсесть к столу.
— А где оборванец мой?
— Да остался на пастбище. У них там с Серёгой дела какие-то.
— Наверное, Цезаря ловить пойдут в ночь, а то он с прибабахом, днем хрен его приведешь в стойло. Да и вообще конь какой-то сдвинутый, одна радость колхозу — племенник хороший, и табунщики из соседних деревень кобыл привозят да и приплачивают еще. Вон сегодня из Малиновки кобылку привезли. Ох, ядрёна, красива! Прямо загляденье, а этот ухарь что делает? Не понравилась ему кобыла — хрен заманишь! Вот у соседа кобылу вообще пришлось из табуна забирать. Так неизвестно еще, мы ее забрали, или Цезарь её выжил. Чем она ему не угодила? Ну, да ладно, наливай!
После поллитра, выпитого на двоих, да еще пережитого вечером на пастбище, я упал замертво и уснул.
Проснулся после обеда. Дома уже никого не было кроме тети Паши. Покормила она на меня, порасспрашивала о житье-бытье, да и поинтересовалась, не женат ли я.
Я ответил: «Нет ещё».
— А что, пора бы вам оболтусам остепениться. Мишка тоже баб сторонится, боится что ли их. Я вся уже извелась, да и девок хороших сколько вон. Ну что вам надо?
Поговорили мы с тётей Пашей о том, о сем, заодно узнал, что все сейчас на пастбище. Повели кобылу из Малиновки к этому ухарю Цезарю. Он уже третью подружку не подпускает к себе.
Да вызнал попутно, что, оказывается, свет на пастбище в одиннадцать вечера включают из деревни. А я все думал, как там вчера вечером свет сам по себе вдруг врубился.
После обеда и я отправился на пастбище. Если честно, то не видел ни разу, как конь кобылу дерет. Когда добрался до места, застал всех удрученными и злыми на Цезаря, который по-прежнему не подпускал кобылу. А кобыла и впрямь была красавицей: молодой, стройной, с красивой лоснящейся шерстью. А по поляне разносился какой-то странный непонятный запах. Я поинтересовался у Мишки, что это за запах такой необычный чувствуется здесь, но он, пожав плечами, сказал, что ничего не чует. Меня же этот запах просто доканывал, что-то в груди сжиматься начало и в паху защемило, а глаза сами неотрывно продолжали смотреть на кобылу. Наваждение какое-то!
В конце концов общим советом порешили кобылу оставить на ночь с Цезарем в загоне, мол, куда он денется. Дядя Вова домой пошел опохмелятся, он вчера вечером еще к соседу отправился пить, видя мою несостоятельность. Цезарь и кобылка стояли в разных углах загона. Я подошел и погладил коня по носу. Он пофыркал. «Ты ему нравишься. Он обычно никого не подпускает» — сказал Серёга позади меня. Я обернулся. Он стоял, широко расставив свои сильные ноги, голый по пояс с мокрыми волосами на голове. У меня от его вида даже заныло в паху. По всему видно было, что Серёга только что вернулся после купания в реке. Жара
