протянула седая бухгалтерша у окна.
— Что такое? Ну, опоздала девочка на один день — ничего, неважно. Криницына — сбегайка к чертежникам, циркуль принеси. А ты, Жукова, в закройное за сантиметром — одна нога здесь, другая там!
— А. это зачем? — спросила Света.
— А показатели конкурса такие. Размеры, круглость, гладкость и упругость. Для того и измерительные приборы. Юбочку сними свою. Нет, кофточку ты оставь, это нас не интересует. Та-ак, вот сюда на табуреточку. не бойся, я поддерживаю. Трусики лучше тоже совсем сними, что они тут у нас будут болтаться. Соболева, поднеси-ка лампу! Да не так! Который год работаешь, и все толку от тебя нет. Ты сбоку, сбоку свети, чтоб тень ложилась, если шершавинки.
Придерживая очки, он внимательно изучал розоватые Светины округлости. Одобрительно пошлепал:
— А дрожит-то как! Мяконькие. А напряги! Да-а. Вот с упругостью не очень. Но ничего. Зато гладкость — пять с плюсом! — погладил рукой шелковистую кожу, не удержался и чмокнул Свету в попку. — Уж ты прости, это я так. по-стариковски, любя.
— Старый кобель, — отчетливо проговорила седая бухгалтерша у окна.:
— Уволил бы я тебя на пенсию с треском, — сердито ответил Никифор Никитич, — если б здесь кто-нибудь еще кроме тебя считать умел. Зато у них задницы — во! — вскричал он возбужденно. — А у тебя сплющенная кошелка! Так что сиди и работай. тоже мне, Софья Ковалеская незаменимая.
— Мне уже можно слезать? — спросила Света. — У вас из форточки дует.
— Между ног у тебя сквозит, что ли? — пробурчал старик. Он любовно огладил ладонями ее ягодицы, как гончар, шлифующий круглую вазу. Приложил сантиметр так и эдак.
— Ты ножку циркуля-то ягодицами зажми, зажми! И не хихикай. Ничего, что щекотно, потерпишь. ах ты, господи, кругленькая-то какая! Ну просто прелесть девочка.
Он чмокнул ее еще раз и велел:
— Ну хватит, одевайся. За авансом придешь четырнадцатого числа.
«И задницу не забудешь показать», — пробурчали у окна, щелкая костяшками счетов.
— Сантиметр отнесешь по дороге в закройное, — велел на прощание Никифор Никитич. — Наискось через двор, третья дверь.
В закройном пахло текстильными пропитками и нагретым металлом ламповых абажуров. Щелкали ножницы и стучали настольные прессы.
— А я тебе говорю, что неправильное лекало! — кричал сутулый брюнет толстухе в красной косынке. Он оглянулся в поисках поддержки, и взор его упал на Свету, вставшую в нерешительности у дверей.
— Смотри! — закричал он. — Вот юная девушка с хорошей фигурой. Сможет она это надеть? Ты! Поди сюда!
Света послушно подошла.
— Встань на стол!
Она влезла и выпрямилась. Брюнет одним движением содрал с нее юбку, шлепнул по бедру и торжествующе спросил толстуху:
— Ну? Видишь?
— У нее трусики плотные, — возразила толстуха. — Видишь, резинка как врезается? Вот и искажает линию.
— Получи свои трусики! — взревел закройщик, содрал со Светы трусики и швырнул толстухе в лицо. — Смотри! Между ног у женщины должны быть три отверстия.
— Открыл Америку, — фыркнула толстуха.
— У меня и есть три, — сказала Света.
— Фига у тебя есть! Если то, что ты думаешь — тогда шесть!
Света зашевелила губами и стала загибать пальцы.
— Три, — возразила она.
— Сдвинь ноги плотно! Ну»! Первое — между щиколоток. Второе — над икрами под коленями. Третье — в верху бедер, под промежностью.
— Нет у нее там промежутка, — возразила толстуха. — Хотя она совсем стройная и молодая, сам видишь... *;.
— Это волосы закрывают! Вон какой кустище, такая волосня хоть целый овраг закроет! — закричал закройщик.
Он энергично сунул Свете руку между ног, схватил в горсть
