по воспитанию, там оказалось примерно ТО ЖЕ САМОЕ! Я подумала о том, что учителя и деректор в этом интернате явно сторонники порки детей. ТУТ мне в голову ка будто ударило: меня здесь точно будут пороть, и очень часто... Я закрылась в кабинке сортира и у меня началась истерика от ужаса. Я дергала себя за волосы и вопила, тряслась от всхлипываний и билась головой об стенку... Во почему они все такие забитые! Да их тут бьют! Мои рыдания остановились, когда я услышала «цоконье» каблуков и потом, как ключ просунут в замок и дверца в кабинку открыта настежь, а я так и осталась на кортачках на унитазе. Тушь, наверняка, поплыла, волосы взъерошены, а глаза красные и опухшие. Передо мной стояла тетка лет тридцати пяти, она схватила меня за ухо и поволокла за собой. Потом бросила меня на кровать, и впихнула книжки, которые лежали на тумбочке, в портфель. Потом вынула блокнотик из кармана, с желтыми листочками, спросила, как зовут, и вписала «Света Черёмушкина», а потом поставила дату и закрыла блокнотик. Потом следовала идти за ней, а сначала — умыться и причесаться. Я сделала это, взяла в руки портфель, и отправилась за теткой. Там были уроки, уроки, и еще раз уроки, а ровно в два прозвенел звонок, и все начали собираться. Я побрела в комнату, где я теперь жила. Все девчонки раздевались и сказали мне переодеться в ночную рубашку и быстро ложиться в кровать, что я и сделала. Тут в комнату вошла все та же тетка с блокнотиком, посмотрела и ушла. Я спросила, сколько мы будем спать. Мне сказали — до пяти. Я спросила про распорядок дня, Юля, лежавшая рядом, ответила: «В шесть подъем и ледяной душ, в пол-седьмого завтрак, в пол-восьмого начинаются уроки, заканчиваются в два, потом обед до трех (просто их комната наказана за то, что они разговаривали во время тихого часа, «тихий час» до пяти, потом ужин в пол-шестого до пол-седьмого, потом порка до восьми, пол-девятого — в койку... Так началась моя жизнь в интернате.
