быть был похож на осьминога, ну, если не похож, то, по крайней мере, иметь больше рук — без множества рук я чувствовал себя жалким безногим инвалидом на спринтерской беговой дорожке рядом с поджарыми длинноногими бегунами, мне дико, остро, до отчаяния не хватало рук. Но, изрядно провозившись с застежками (я не помню где и какие они были!), лифчик все-таки, хоть и с ее помощью (она помогала мне как котенку, запутавшемся в силках), я умудрился стащить и при этом услышал странную для моего любовного предэкэкстазного состояния фразу, высказанную ею в довольном и спокойном тоне...
— Слава Богу, ты не коллекционер.
— Почему? — глупо спросил я.
— Коллекционер не имеет проблем с застежками женской одежды.
— Почему коллекционер это плохо? — с еще глупым видом спросил я.
В ответ она тихо рассмеялась и придвинулась ко мне ближе. Я не стал тратить драгоценного времени на выяснение ущербности коллекционеров (да плевал я на всех коллекционеров мира, чем бы они ни занимались!) и осторожно и тщательно приступил к лакомому блюду — ее грудям. Они трепетали в моих ладонях как птенцы, ласковые, нежные, они сами вливались мне руки, переливались как мед, они жаждали моих поцелуев, и запах, запах, запах — они пахли свежим спелым ананасом с едва уловимой долей цитрусовых! Я целовал и нежно с боков, и жестко по кругу — они хотели всего! Маленькие соски поначалу чуть разочаровали меня, в ответ на мои попытки поласкать их языком, соски выскальзывали изо рта, мне все никак не удавалось насладиться ими сполна. Ольга, стоя на коленях и держа меня за голову обеими руками, что-то без устали шептала. Я слышал этот шепот, но, увлеченный до крайности, не разбирал толком фраз, а она все что-то повторяла и повторяла. Наконец я сообразил, о чем она говорит... «Покусай их, немножечко покусай, пожалуйста, я очень люблю это». Вне себя от поощряемой вседозволенности, я, прихватив сосок нижней губой, осторожно придавил его верхними зубами... «Так?» — заглянул снизу ей в глаза с немым вопросом. «Да, так и можно посильнее» — услышал я благодарный шепот. Ее тело придвигалось ко мне ближе, руки мои скользили по ее безукоризненной талии ниже и ниже, вот я держу ее за бедра, вот ее ноги в моей власти... Я с силой стаскиваю с нее юбку (а может, она сама ее сняла, не помню) и колготки до колен, совершенно не интересуясь, что происходит со всеми этими ставшими абсолютно ненужными причиндалами, кажется, она сама разобралась с ними в дальнейшем.
И вот она остается только в трусиках, модных, с узкой полоской сзади и «кружавчиками» спереди. Ольга спускает ноги с лавки, не торопясь и плавно изогнувшись снимает их и остается обнаженной, в совершенной красоте, красоте от Бога. Она ничуть не смущается своей наготы, знает, знает, что красива и... ждет. Ждет меня, придурка и обалдуя, дарит себя мне, отдает себя мне, мне, мне!!! Неужели мне сейчас такое совершенство??? Я по-хозяйски укладываю ее на спину, в темпе стаскиваю с себя всю одежду, расшвыривая ее по углам, и, как величайшую на свете хрупкую драгоценность раздвигаю за круглые коленки ее великолепные стройные ножки, с желанными углублениями и выпуклостями. Не отрывая глаз от предвкушенного зрелища великой тайны Евы, медленно, стараясь не придавить ненароком что локтями, я осторожно ложусь на нее, ощущая ответное движение каждого участка этого великолепного бархатного тела, его тепло, его желание, его неистребимую жажду ласки. Вход у нее оказался неожиданно слишком низким, и мне с трудом, почти спустившись лицом до ее живота, удается просунуть свое орудие, но меня там ждали и ждали уже давно. Ольга — большая умница, быстро уловила мои затруднения, она согнула ножки в коленях и прижала меня к себе ими. Я блаженствовал. Я вылизывал ее живот (даже не предполагал, что женский животик может быть сладким на вкус), дотягивался до грудей и покусывал