гордо демонстрировал свой агрегат с пунцовой, истекающей головкой. Предохранители в голове от гиперсексуальности перегорели напрочь, и я предложил на следующий кон, что проигравшего выебут в попу. Ванька с сомнением посмотрел на существенную разницу в наших размерах и сказал, что так будет не честно. — Честно-честно. Скажи лучше сразу, что струсил. — Ничего я не струсил, — круглая кошачья Ванькина мордочка налилась от возмущения краской. Разумеется, я, ученик седьмого класса, в два счета обыграл третьеклашку. Ванька, обиженно сопя и с опаской оглядываясь, встал на четвереньки и выпятил попку. Я тут же опустился сзади на коленки. Но попка у мальчишки была такая маленькая, а дырочка так и совсем крошечная, что я, поводив членом по белому задику и слегка потыкав, не смог переступить возникшее внутри ощущение неправильности происходящего, и, вскочив на ноги и отвесив ему несильный пинок, скатился со стога и под аккомпанемент Ванькиного визга и брани убежал в глубь сада. Но все-таки осью мироздания оставался Санчо. Обдираясь в малиннике, ползая на пузе и срывая прямо губами луговую клубнику или просто валяясь на песке, я повсюду упивался красотой его тела, созданного, казалось, из солнечного света, летних ягод, парного молока и меда, который мы ели прямо из сот. С ним я не смел себе позволить ребяческих вольностей. К тому же Саня оказался очень стеснительным пареньком — он всегда отворачивался, когда переодевался и убегал подальше за кусты чтобы пописать, лишая, таким образом, меня возможности увидеть его член. И только в бане, сговорившись, что пойдем мыться только вдвоем и после всех, я смог увидеть объект своего вожделения. Ну, разумеется самый обычный член в обрамлении курчавых, русых волосиков. Но как мне хотелось смотреть на него не отрываясь, прикоснуться руками, ощутив мягкость и упругость одновременно, взять в рот и сосать, сосать, сосать до конца жизни. Увидев мой вставший колышек, Саня покраснел и отвел взгляд, а когда я предложил потереть ему спину — отказался. Зато потом я с наслаждением хлестал его березовым веником и упоительно подставлялся сам под удары, вздрагивая всем телом, ерзая неизменно стоящим членом по отполированным доскам полатей и воровато наблюдая сквозь ресницы за качающимся у моего лица Санькиным хозяйством. Затем мы лежали на соломенном матраце в амбаре, пропитанном терпким ароматом свеженакаченного меда, вокруг бочек с которым гудели сонные пчелы, и я не в силах сдержаться, как бы дурачась, прижался к Саньке и скользнул руками по попке. Но он быстро отстранился, отвел мои руки и молча укутался в простыню. Дождавшись, когда Санчо уснет и полыхая от желания, я засунул руку ему в трусы и тихонько погладил член. Саня тут же открыл глаза и вывернулся. Мы лежали молча, глядя сквозь тусклое оконце на мерцающие звезды. — Саня, ты мне очень нравишься. — Я знаю, — тихий ответ. Тишина, стрекот сверчка. — Саня, я... я очень хочу тебя. — Я знаю. Шуршание листвы о крышу. — Саня, можно мне... — Нет Слава, — и помолчав добавил: — Мне девчонки нравятся. — Ну, Саня, пожалуйста. — Все, Слава, спи. И отвернулся, оставив меня глотать горькие слезы обиды и разочарования. В остальном же дни пролетали легко и беззаботно, наполненные маленькими детскими приключениями. Как-то вечером, на спор, мы с Санчо поехали на велике на сельское кладбище и, отчаянно бравируя друг перед другом, бегали между могил, издавая страшные киношные звуки. Вандализм закончился тем, что Сана провалился в трухлявую могилу и с диким криком рванул за кладбищенскую ограду, да с такой скоростью, что нагнал я его только на велосипеде. Немного успокоившись он рассказывал как кто-то тянул его за ноги вниз и тихим голосом звал к себе. На фиолетовом небе сверкала огромная Луна, а я обнимал сидящего на раме Саньку и пьянел от сладкого запаха его волос. Другой раз, играя в Робин Гуда, кинутый в
