чувствуя как язычёк Лены ласкает её раны, гладила подругу по голове, и задумчиво рассматривала Лену. Лена держала ступни так, что были видны её татуировки, и Элизабет представила как на ногах подруги смотрелись бы кандалы.
Переведя взгляд на свои ноги она ещё раз отметила что золото ей идёт.
Проснувшись Элизабет стала себя разглядывать. Первая ночь в железе прошла спокойно, она проснулась лишь раз, когда переворачиваясь задела кольца. Лена вечером сделала ей педикюр, лак блестел на ногтях, и Элизабет любовалась своими ногами.
Элизабет довольно быстро привыкла к кольцам, хотя поначалу, особенно при ходьбе, они доставляли ей определенные хлопоты. К левому кольцу теперь крепилась массивная цепь, отягощенная на конце большим металлическим диском с выгравированными на нем именами её и Сержа. Она спускалась до половины бедра и при каждом шаге покачивалась словно язык колокола у неё между ног.
Дождливый день подходил к обеду. Элизабет и Серж, прогуливаясь, зашли в подворотню. Дождь усилился. Белый косой луч проникал в подвал, где они стояли. Вода хлестала по ступенькам. В белом луче, в полумраке подвала лицо Сержа было тёмным, губы чуть шевелились:
— Они глядят на друг друга и чувствуют, что ещё немного...
— И их смоет потоком дерьма! Я угадала?
— Ты угадала, Элизабет! И они понимают, что выход только один: насладиться друг другом как можно скорее!
— Он расстёгивает брюки...
— Она скидывает эту долбанную блузку...
— Но ей холодно!
— Но он её согреет, а блузка и так хоть выжми...
— Он целует её, и немедленно...
— Но и не быстро...
Её слова перешли в постанывание, — сначала ироническое, а затем и самое настоящее, она знала этот короткий стон, с которым он входил в неё, проникая резкими короткими толчками. Она раздвинула ноги.
Серж, казалось ничего вокруг себя не замечал. Вода хлестала, холодные брызги обдавали ноги Элизабет до колен. Серж прижался к ней всем телом, подхватил под ягодицы, поднял, и она уперлась ногами в противоположную стену, а спина её прижималась к холодному шершавому кирпичу. Она не замечала ничего, отдавалась столь полно и самозабвенно, что каждая клеточка её тела растаяла, казалось ей в этом кирпиче, потоке, луче белого света в водяной пыли. Серж покусывал её плечи и шею. Он двигался быстро, лихорадочно,
содрогаясь всем телом. Её ноги скользили, цепляясь за выбоины и выщерблины в стене. Цепь звякала о кирпич, на ножных браслетах отражалось солнце, тело было покрыто каплями воды.
Он удерживал её на весу, проникая в неё так глубоко, как никогда прежде, задыхаясь, торопя наслаждение. Она выгибалась, охватывая его шею, стараясь прижаться к нему ещё плотней. Плеск воды, лихорадочная частота дыхания, запрокинутая голова.
Это длилось, длилось, не кончаясь, долго, бесконечно долго, — его пылающее лицо, его руки, его плечи, острое, растущее блаженство, растворение друг в друге, захлёб, задыхание, плеск.
Извержение — извержение любви, воды, света.
Пока волоски на лобке не отрасли, Элизабет попросила Лену сделать ей татуировку.
— На твой вкус, Лена. Я доверяю тебе сделать это.
Бабочка была красива, и Элизабет это жутко понравилось. Она то и дело поглаживала припухший лобок, подходила к зеркалу и рассматривала татуировку.
Бабочка, размером со спичечный коробок, ярко выделялась на незагорелом, чисто выбритом лобке, подчеркивая красоту его формы.
Вечером Элизабет предложила Лене остаться у неё ночевать.
— Вечер долог, вместе будет интересней, да и телевизор у меня получше, будет что посмотреть.
Ужин готовили вместе, вспоминая интересные случаи из соей жизни. Девушки то и дело касались друг друга, по возможности поглаживали, иногда целовались. Элизабет заметила что вдруг стало жарко. Было внесено предложение раздеться. Сказано — сделано. Теперь
