нас теперь чаще и всегда оставался ночевать. При нем я боялась подслушивать и подсматривать за родителями, помня собственный крымский провал,... но неожиданно он сделал нашу тайну общей. Я старалась держаться от него подальше и не допустить очередной провокации, но он взял инициативу в свои руки.Как-то ночью, выманив меня из комнаты под предлогом показать что-то интересное в сети, он не дал мне набросить на себя одежду и в пижаме потащил по коридору к спальне родителей. Теперь я пыталась сопротивляться, но кричать не могла, и он, приподняв меня, донес до двери. Она уже была приоткрыта, и оттуда раздавались знакомые звуки. Опять, как тогда, он прижал меня к щели и, облапав всю, принялся знакомо тереться о мою спину и попку. Непонятное оцепенение охватило меня, я вновь не могла двинуться с места, но не от страха и неожиданности (ничего нового ведь не произошло), а от незнакомого мне чувства тайной опасности и прилива адреналина. И от мысли о совместном секрете, связавшем нас. Нет, мне вовсе не были приятны манипуляции брата с моим телом, никакого удовольствия; непонятное возбуждение от ощущения собственной сопричастности к запретному щекотало мне нервы и не только их! Каким креативным был в этот раз папочка: сидел на мамином пуфике возле туалетного столика, и мамина головка ритмично двигалась между его расставленных ног. Легко подняв маму, усадил её на столик и, устроившись между её раскинутых ног, плавно закачался навстречу ей. Мамины руки дрогнули на его плечах.Притащив меня в мою спальную (Ли хотел в свою, но чувство самосохранения придало мне сил для отпора), брат почти в точности повторил своикрымские действия. Вытерпев его слюнявые поцелуи и почти успокоившись, я спросила, зачем ему мои фото в телефоне. — Эти? — переспросил он, показав экран. Вид на фото у меня был довольно жалкий, но изображение — четким. Пояснил, что пока размышляет, как использовать эти забавные снимки, может разместит в сети, может пошлет моим знакомым, он в раздумье... — Тебе что-то нужно от меня? — я. — Только немного сестринской любви, — Ли. — Зачем ты подсматриваешь за родителями? — я. — Ты, наверное, ошиблась, сестрёнка! Этим занимаешься как раз ты. — Да нет же! Я... я... — ответа я не придумала. — Может, продолжим там, — брат кивнул на кровать, но взглянув на моё решительное лицо, засмеялся и произнес, что его маленькая сестренка не готова пока к взрослым играм и что он подождет, пока она перестанет бояться. — Ты ещё сама будешь просить... — сладко произнес он и, предупредив, что станет заходить за мной ночами посмотреть «кино», ушел. Тогда мне вновь почудилось, что, миновав свою дверь, он проследовал к родительской, но страх помешал мне проследить за ним.Теперь я ненавидела и его, и себя, когда будто зомбированная, шла с ним за руку по коридору и застывала у заботливо приоткрытой (я даже не задумалась — кем приоткрытой) двери. Отказаться идти и послать его я боялась, боялась своего разоблачения, папы и особенно маминого неудовольстия: ей в последнее время становилось все хуже, даже в полуприкрытую дверь было заметно, что она с трудом терпит отчима. Теперь и я узнала, что такое терпение и притворство, когда раз за разом приставания брата становились все смелее, его руки — все настойчивее. Он давно добрался до моих сосков, мои груди были в синяках от его сдавливания, мокрые шорты приходилось менять всякий раз после успешного пребывания там его пальцев. За закрытой дверью моей спальной, возбужденная его руками и зрелищем страстного чужого секса, по инерции и негласному взаимному уговору, я терпела недолго, но опомнившись, начинала молчаливую борьбу. По тем же негласным правилам братец не сразу, но уступал и, отпустив очередную колкость или угрозу (я их считала пустыми и перестала бояться — зря!), уходил. Не всегда к себе, я все же подсмотрела, в сторону
