Меня всегда развлекали размышления маститых психологов и сексопатологов на тему однополой любви. Логика таких рассуждений приблизительно такова же, как мнения дилетанта-поэта, который сам шуруп в стенку вкрутить не может, о действиях... ну, предположим, электромонтера. Тут, граждане, нужно либо самим пробовать, а потом делиться впечатлениями, либо молчать вообще. А выслушивать идеи очередного научного светила о недостатках однополой любви — просто откровенно скучно.
Кстати, существует мнение, что более тридцати процентов женщин — скрытые лесбиянки. Вот уж не знаю, правда это или нет, но каждая пятая собеседница в разговорах по душам честно признается, что хотела бы «это попробовать». А уж моя alma mater, где я имела счастье отучиться без малого пять годков, просто кишела любительницами «розовой жизни». Сколько предложений тогда пришлось выслушать — не перечтешь. Чуть ли не каждая пьянка (а курс у нас был из общества явно не анонимных алкоголиков), заканчивалась в итоге зажиманиями возле стенки с предложениями уединиться. Случалось, соглашалась. Случалось, посылала куда подальше. И в том, и в другом случае не жалела о последствиях. Невинность моя осталась в далеком доуниверситетском возрасте, а в жизни я стремилась попробовать всего помаленьку, особенно не увлекаясь.
Но, как известно, и на старуху бывает проруха. Старуха (это я) по окончании высшего учебного заведения решила махнуть на моря в студенческий лагерь. Ну, студенческим он был только по названию. Вокруг него располагалось три горы, где дикарей было раз в пять больше, чем обитателей самого лагеря. И поскольку все постоянно ходили друг к другу в гости, грань между «горцами» и «цивилизацией» стиралась напрочь.
В один из теплых июльских вечеров дружная компания собралась возле палатки, именуемой в народе «Броненосец в потёмках». Хозяин ее, по слухам — капитан дальнего плавания, обладал тремя неоспоримыми достоинствами... звучным именем Аристофаний, редким гостеприимством и солидным капиталом. Каждый вечер перед «Броненосцем» собиралась разношерстная толпа, осушавшая бесчисленное количество бокалов... в смысле, пластиковых стаканчиков, за здоровье Аристофания и его сестры Танюхи.
Подобно своему брату — Мичману, как звали его друзья, — она отличалась буйным характером. Плюс совершенно сногсшибательная внешность. Мужики на нее слетались как мухи на мед, но благоразумно держали дистанцию, поскольку Аристофаний, демонстрируя накачанные бицепсы, с легкостью мог приподнять передок «Жигулей», а честь своей сестры блюл с рвением Цербера.
Танюха, живо откликавшаяся на кличку «Старпом», была блондинкой с пропорциями 90—60—90 и лицом Линды Евангелисты. В свои восемнадцать она уже успела прослыть роковой женщиной; ходили легенды, будто из-за нее даже кого-то успели пристрелить. Танька эти слухи не подтверждала, но и не опровергала.
Когда я подошла к «Броненосцу в потёмках», там уже собралась приличная орава. Старпом во всю силу своих могучих легких кричала, стараясь перекрыть мяуканье магнитофона и бренчание гитары...
— Обормоты! Кто может живо смотаться за водкой? Мичман нас субсидирует.
К Таньке рванулось сразу несколько человек.
— Тише, тише, безумные русские! Хватит только одного посланца. Витек, выруби магнитофон, он у тебя все равно тянет. — Она повернулась в мою сторону. — Ба, кого зрят мои очи! Опера Ля Скала! Эй, ты, гитараст! Отдай инструмент в руки профессионала!
Юноша с мутным пьяным взором, тщетно пытавшийся извлечь из гитары аккорд, приподнялся, протянул мне шестиструнку, споткнулся о чье-то тело и плавно спикировал носом вниз. Гитара жалобно звякнула, а молодой человек в поисках опоры ухватился за мои колени.
— Если ты ее сломал, я тебя покалечу! — Раздался рев Аристофания.
— Кого, Иру, что ли? — Полюбопытствовала Старпом, с
