болота.
«Банька! Как раз кстати.»
Проковыляв пол двора, Пётр потянул за ручку и вошёл в предбанник. Там тоже никого не было, и только из самой баньки доносились ритмичные удары веника. В щели пробивались струйки пара. Вкусно пахло берёзовым листом и мятой.
— Хозяева... — Пётр потянул дверь на себя и сразу разомлел от горячего воздуха, мощным потоком охватившего его окоченевшее тело.
Последовавший за этим женский крик, словно взрывная волна, ударивший по его ушам, лишил последних сил и он только и смог, что удержать себя от мгновенного падения, вяло опустился на пол прямо в дверях, прислонившись боком к косяку. Перед тем, как сознание покинуло его, сквозь густые клубы пара, он успел различить, молодую, крепко сложенную девушку с прилипшими к её телу листьями и большим ковшом, зажатым в правой руке, в замахе отведённой назад.
Пётр отключился буквально на мгновение, но этого хватило, чтобы струна замаха ослабла, ковшик хотя и не опустился вниз, но утратил свой воинственный вид.
— Ну что, дурёха, боишься? Не лешак я, а лётчик, вот в болото только упал, еле выбрался. Помоги, пожалуйста.
«Действительно, чего она испугалась? Ну влетел к ней в баню голый мужик, перемазанный весь как кикимора болотная, а она — сразу в крик. Странно. Уж не психическая ли она?»
— Кричишь-то ты как славно, аж с ног сбивает...
... Всю неделю Вайле оставалась на хуторе одна.
Родителей забрали в воскресение. После обеда пошёл холодный осенний дождь, и мать отправила её за коровой, пасшейся на опушке, километрах в двух от хутора. Но не успела она зайти за первые сосны, как по единственной лесной дороге, ведущий к ним, протрясся грузовик, из кузова выскочило пяток солдат, тут же пристреливших набросившегося на них пса.
У неё хватило выдержки не кинуться сразу же с криком и кулаками на непрошеных гостей. Хватило ума и не выбежать из леса, когда из дома вывели родителей, двух младших братьев и затолкали в машину. Она видела, как солдаты попытались поджечь дом, но им дождь сильно мешал, и те махнув рукой, забрались в кузов, вслед за её близкими, и машина укатила обратно по дороге.
Вайле сходила за коровой, завела её в хлев, обошла хутор, зашла в дом, переодела промокшее насквозь платье, и только тогда разревелась. В свои двадцать лет она уже не была ребёнком и понимала, что надежд, пусть даже на нескорую встречу со своими родными, практически нет. Но и ехать в НКВД, и сдаваться им как слепому котёнку ей не хотелось.
Проучившись три курса в университете, на те деньги, что семья отрывала от себя, этой осенью ей пришлось всё бросить и вернуться обратно на хутор. Возвращение прошло незаметно для округи и никто кроме семьи ещё не знал, что она вернулась из города домой, поэтому Вайле решила, что может оставаться дома без боязни того, что злые языки донесут на нее и вновь приедет зловещая машина.
В своей сознательной жизни она ревела всего четыре раза.
Первый, когда ей было лет десять, и на её руках умерла от старости их собака. Она жалобно смотрела на Вайле своими большими черными глазами, пыталась облизать её руки, жалобно, едва слышно взвизгнула, и всегда живые, весёлые и мечущиеся глаза, которые заряжали всех жителей хутора своей энергией, неподвижно застыли.
Второй, когда на первом курсе, её тогда ещё совсем доверчивую деревенскую девушку, свято верившую каждому слову, совратил и тут же бросил студент с соседнего факультета. Потом она уже умела различать «дон жуанов», ради своей забавы потешавшихся над приехавшими в первый раз в город сельскими девушками, она понимала и что такое социальное положение, порой каменной стеной встающее между двумя любящими душами. Но тогда, с первого же раза почувствовавшей вкус любви, желание наслаждаться и доставлять наслаждение, ей было больно и обидно, что её бросили. Обидно, как красивой, ладно сложенной девушке, за которой потом два