московским улицам, которые видела только в кинохрониках, то сидела за большим и длинным столом на каком-то торжестве, потом доила в соседней комнате корову...
Мысль о бурёнке разбудила её, Вайле накинула на себя большой платок и почти бегом выскочила на двор. Уже держась за соски, она вспомнила как вчерашний гость кружил её во сне в вальсе, бережно прижимая за талию. Что это? Отблеск будущего или просто тайная даже для нее собой мечта.
Встающее над болотом солнце осветило редеющий туман в зловещий красный цвет.
Лётчик ещё спал спокойным сном, Вайле долго сидела рядом с ним, как и ночью рассматривая его лицо. Это было лицо утомленного долгой работой, но счастливого от своей усталости человека. Она пропустила тот момент, когда солнце перескочило с подушки на его лицо, и Пётр проснулся.
Вайле заметила как вздрогнули его веки, и глаза ожили, хоть и не открылись. Она попыталась вспомнить какого они цвета, но не смогла.
Пётр проснулся, всем телом ощущая приятную лёгкую усталость, он вспомнил как весь вчерашний день грёб по болоту, как раз за разом ему казалось, что сил больше нет и он так и останется посередине этой большой грязной холодной лужи, пока руки не разожмутся, не отпустят жилет, и болото не сомкнётся над его головой, помнил хутор и баньку, но дальнейшие события вчерашнего дня скрылись от его сознания. Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь представить себе кровать на которой лежит, перину, подушки и одеяло, что так нежно обнимали всё его тело.
Наконец, Пётр открыл глаза и тут же увидел вчерашнюю девушку. Она сидела на стуле около кровати и держала в руках крынку.
— Доброе утро, — сказала Вайле, и протянула незнакомцу молоко. — Держи, попей.
— Доброе утро, — механически отозвался Пётр, и, словно заворожённый, не отрывая глаз от сидящей перед ним девушки, как был — лёжа, взял кувшин, на мгновение соприкоснувшись с её пальцами, и стал пить ещё тёплое молоко. Густое, жирное, слегка сладковатое, оно двумя ручейками стекало с уголков его губ.
То ли горлышко у кувшина было очень широкое, то ли Пётр черезчур поторопился и резко наклонил донышко вверх, но молоко слишком сильно побежало по краям его рта, он поперхнулся, кувшинчик дёрнулся в его руках и упал на кровать. Машинально он сел, откинув от себя одеяло, продолжая кашлять.
Вайле нагнулась над ним, похлопала по спине и внезапно поняла, как ей приятно прикасаться к его телу, такому свежёму, такому чистому, такому родному.
Когда девушка наклонилась над ним, чтобы похлопать по спине, в вырезе рубашки Пётр вновь увидел её прекрасные крепкие груди, чуть вздрагивающие при похлаповании, а там, ещё ниже их... нет, даже представить себе он этого не мог. И только его плоть сразу же отозвалась на пронёсшуюся мысль и... О, нет! Пётр почувствовал, что её руки уже не хлопают, они гладят его спину, плечи, волосы и прижимают его голову к своему телу.
Вся женская страсть внезапно проснулась в Вайле, она хотела его, просто хотела, и чувствовала, что получит своё. Она прижала его лицо к своим грудям и затуманенным сознанием уже не понимала от чего её грудь стала такой мокрой: то ли от молока, которое текло по его лицу, то ли это её собственное молоко.
Вайле откинула одеяло, крынка упала на пол и разбилась, она подобрала свою рубашку и села верхом на незнакомца, чувствуя как его плоть входит в её тело, одновременно туша и вновь разжигая в ней вечный огонь.
Долго или нет продолжалось это неистовое безумие, но, когда Пётр выстрелил своим орудием любви, то почувствовал как силы вновь покинули его. Он ещё помнил, как прижимает к себе жаркое, в всё в поту, тело девушки, нежно, одними губами, целует её лицо, шею, плечи, но потом, незаметно для себя заснул. Ему снились светлые и радостные сны, небо, белые облака, лазурное море, земля и лес, который теперь не казался ему таким зловещим, как сутки назад.
После сумасшедшей