взлетал снова. Наконец два удара упали прямо на ничем не прикрытую щелку. Потом ей приказали закрыть глаза и тут же обожгло щеки. Перевернув на бок, ее освободили от веревок.
— Встань и подойди к зеркалу. Пять минут на рассматривание себя в этом виде. Потом продолжим.
В большом зеркале отразилась удивительная обнаженная девушка. Танька была слегка мордаста и лупоглаза, а у этой светилось осунувшееся лицо и зеленели чуть ввалившиеся глаза. Она и вправду заметила серебристый оттенок кожи (Раньше не замечала? Или это тоже только теперь появилось?) покрытой узором линий разных оттенков красного. Это было действительно красиво и такая мысль уже не пугала. Соски, обожженные ремнем, немного распухли и были рубинового цвета. Тета понравилась себе такой и лишь чуть-чуть пожалела, что никому и никогда нельзя будет этого увидеть.
— Нравится? Некоторые студии много бы отдали, получив такую модель. Но модель — это не для тебя. У тебя другая дорога. Ну что ж, на недолгую память.
Хозяин поставил ее на фоне зеркала и щелкнул «поляроидом». Снимок был сделан чуть сбоку и на него попали и отразившиеся в зеркале, ягодицы, покрытые темными полосами. Эти полосы не успевали сходить, хотя боли уже не было.
— Я отдам тебе этот снимок, когда будем прощаться, и ты при мне уничтожишь его. Я с удовольствием сделал бы его большим форматом и оставил себе, но увы:
Хозяин подошел к ее подстилке и прилепил снимок рядом с листками, украшенными вереницами цветочков.
— У тебя появилась своя галерея.
Напоминание о времени, когда придется уйти из этих, полных боли и покоя, свиста ремней и непонятной уверенности в себе, сна на собачьей подстилке и внутренней чистоты дней, принесло тихую печаль. Ведь прошла уже неделя. Еще четырнадцать дней и все. Тета не знала как и почему она перестала быть Танькой. Не знала даже останется ли она такой, уйдя отсюда. Такой, какой она стала, она не боялась мира за окном. Он был, конечно, жутковатым, но вполне проходимым, как уровень в компьютерной игре. А вдруг за дверью она снова станет Танькой.
Мысли ее были резко оборваны свистнувшим по плечу резиновым жгутом.
— Не стоит слишком уходить в себя. Там еще можно встретить монстров из прошлой жизни. Не грусти, у нас еще есть время. — (Да что он, мысли умеет читать) — Ты еще не прошла даже половину. Вижу, ты понравилась себе, но, скорее всего, преждевременно. Продолжаем. — Он толкнул Тету в комнату — Ложись лицом вниз. На этот раз я не стану тебя связывать. Ты должна выдержать без фиксации. Теперь у тебя будет два цвета. Каждый пятый удар будешь отмечать цветком красного цвета. Твоя галерея в зеленых тонах вполне экологична но холодновата. Ложись. Постараюсь чтобы тебе было по настоящему больно. Если я буду говорить всякие слова — можешь не слушать. Нет, просто обязана не слушать.
В первый удар была, видно, вложена незаурядная сила. Ей показалось, что ее рассекли на две части. Непривязанные руки рефлекторно метнулись прижаться к месту удара (Охренел, козел — выскочила Танька). Это напугало еще сильнее удара. Скорее, цветочек... Следующие удары были слабее. Теперь они ложились не только на ягодицы, хотя и им было уделено немало внимания. Хлыст резал по бедрам, спускался даже на икры (ох, как больно), вновь возвращался к ягодицам, поднимался к пояснице и даже к плечам. Иногда в узор порки снова вплетался очень сильный удар (всегда по ягодицам). Он прокалывал мгновенной болью, и Тета с трудом удерживалась от крика. Хозяин что-то говорил вполголоса, но слова заглушали падающие на тело удары и ее действительно не хватало на понимание этих слов.
— Тебе больно. Тебе может быть еще больнее. Ты чувствуешь каждый удар собственной кожей. Перед твоими глазами ряды цветочков и твоя рука рисует новые и новые. Ты вновь и вновь слышишь свист хлыста и этот свист навсегда глушит все
