трудом. Ричард в последние дни всегда целовался с ней допоздна. Интересно, почему. Наверно, ему давно хотелось в Ливерпуль, он давно хотел городской жизни и теперь, надеюсь, доволен. Я спросила у мамы, приятно ли целоваться. Она рассмеялась и сказала, что конечно же приятно, но что больше она мне ничего не скажет до дня моего рождения. Не думаю, чтобы у мамы с папой было много общего, и надеюсь, что нестрашно об этом сказать. Папа сказал, что купит мне на день рождения пони. Это, должно быть, внезапно пришло ему в голову. Может быть, он увидел картинку в какой-нибудь книжке, потому что я сама не посмела бы попросить его.
Я раздевалась, когда он вошел ко мне в комнату. О, какой это был ужас. Я была уже без панталон и только что подняла ногу, чтобы снять чулок! Ой, я и покраснела! Папа воскликнул «ой!» и снова закрыл дверь. Я поняла, что он чувствовал себя ужасно, как и я. Он не ушел, и я услышала, как он спрашивает из-за дверей. Это о твоем дне рождении, Сильвия. Ты хотела бы пони? Да! отозвалась я и поспешила влезть в сорочку, на случай, если он опять зайдет. Я подождала, но он не зашел. Спасибо, папочка, снова сказала я громко. Я скажу тебе утром, ответил он. Моя штучка теперь вся в кудряшках. Когда я лежу в кровати, я причесываю их пальцами. Может быть, этого не следует делать. Интересно, можно это или нет? Ричард мне рассказывал, что мама иногда говорит ему дурные вещи, но не сказал, какие. Он был ужасен, и я думаю, у него там торчало. Его штаны были расстегнуты, но я не смотрела.
ДНЕВНИК ФИЛИППА
Мне все более неловко оттого, что я предложил Сильвии пони, а ей нужнее всего был бы товарищ. Я спросил у нее. Кто же, папочка? спросила она, удивленная моей серьезностью. Со мной все в порядке, папочка, правда, сказала она, возвращаясь к игре с Розой на качелях. Обе, кажется, очень близки. Служанка могла бы знать свою работу, но здесь я опять чувствую себя бессильным даже эгоистичным и не вмешиваюсь, потому что мне лучше всего думать о своей работе, а не о всяких вещах. Мой роман, однако, напоминает мне треснувшее колесо кареты. Мысли расползаются, как каша, а должны быть прозрачны. О мужчинах я пишу хорошо, ибо они говорят правильные вещи, которые я мог бы повторить сам. Что же касается женщин, то я затрудняюсь описывать мысли, приходящие им на ум. Поэтому их разговоры получаются выспренними и совсем не теми, какими бы я хотел. Образ когда-то возлюбленной все время преследует меня. Увы, я вижу ее с застывшими сосками грудей, с уже приспущенными под сорочкой панталонами.
Такие мысли должно гнать от себя, так, как учил мой воспитатель. Следует заметить, однако, и я обязан, как сумею, это выразить, что наименее подобающие нам мысли как раз те, что клыками и когтями рвутся из-под запрета. Ясно, что таков труд дьявола. Он зовется Искушением и одолевается лишь непреклоннейшей волей. Так, мне не следовало внимать ее грубым словам, как бы ни было тепло ее дыхание у моего рта, как бы ни были нежны кончики ее пальцев. Любовный поступок должен происходить в тишине и скоро. Он предназначен для размножения, а не для удовольствия, и я часто говорил ей об этом.
Надо же, у тебя в голове временами ничего, кроме бумаги, нет. Кто-то должен поджечь ее спичкой, говорила она и принималась шутить, кому бы это удалось лучше, чтобы раздосадовать меня и ввергнуть мой слух в круговорот немыслимых вещей. Тебя, Филипп, не так интересует содержание твоей работы, как сама работа с пером. И в то же время, тебя не так занимает половой акт, как его абстрактное содержание, выругалась она однажды. Разумеется, это неправда. Это неправда. Беспокойство, с которым мне приходят на память все эти слова, не дает мне сосредоточиться. Полчаса назад я случайно выглянул в сад и увидел, какие у Сильвии белые легкие летние панталоны. Мне следует переместить качели или сказать Розе, чтобы она не раскачивала их так.
ДНЕВНИК ДЖЕЙН МЭНСФИЛД
Неудивительно было узнать,
