«Ну за трешку, Маня, ну продай...», слезно умолял замызганный ханыга, чуть ли не улегшись на прилавок сельской забегаловки с истинно украинским названием «Мр? я», то есть «мечта»... А строгая Маня как ножом по сердцу и душе забулдыги отрезала: «Вали но зв? дси, а то як пере... бу кочергою, мало не покажеться!» Эти слова, видимо, немного приоткрывали глаза бедолаги, и он, приподнявшись, лепетал: «Н? чого, н? чого, прийде в? йна, попросиш хл? ба...» С такими словами он, пошатываясь, вышел на улицу. Теплое весеннее солнце пригревало всех вокруг, но для алкаша Ваныча, как его величали в бывшем местном колхозе, белый свет был немил: он хотел набухаться и забыться в алкогольном бреду, который больше не был ему в кайф, но которого постоянно требовал его приученный к градусам организм. Ваныч думал, думал... И наконец его измученный мозг родил план: оглушить Маню, ведь в кафе никого не было, набрать водки, убежать в укромное место и напиться до беспамятства, а там... ах, будь, что будет!
Маня подозрительно глянула на Ваныча, который своей нетвердой походкой снова вошел в «Мечту». «Тоб? чого?», спросила она, глядя исподлобья. «Та н? чого Маню, зайшов-но з тобою потеревенити...» Женщиной все более сильно овладевало недоверие к этому отбросу общества, но она и виду не подала, только подвинулась ближе к углу, где стояла пресловутая кочерга.
«Та ти чого, Маню, не б? йся, я ж справд? ото...», промямлил Ваныч продвигаясь к прилавку. Он сильнее сжал в кармане заранее приготовленный булыжник, которым он, по идее, и должен был привести в исполнение свой гениальный план.
Маня взяла в руки кочергу и угрожающе приподняла ее. Это, казалось бы, не слишком устрашающее действие, произвело, впрочем, просто-таки убийственный эффект на алкоголика. Он как-то весь обмяк, поник, и со вздохом осел на пол кафешки. «Ой, Маню... Якби ж ти знала як мен? тяжко воно зараз на душ?, ти б зразу налила грамм? в отак з дв? ст?... Але ж ти не п"єш... ? правильно, згуба то така... Ой, лишенько, як ото прожити на св? т? б? лому...»
Продавщице даже стало немного жаль мужика. «Наверное, действительно страдает...», подумала она. Но цена двухсот граммов водки оказалась выше цены сострадания Мани. Она с невозмутимым видом поставила кочергу на место и продолжила работу. И тут двери кафе открылись и в заведение с шумом ввалился лейтенант Шубко, участковый этого села и еще парочки окрестных. В округе он слыл парнем с крутым нравом, хотя в некоторых домах опекаемых им сел даже не знали, как зовут их участкового.
Шубко брезгливо глянул на Ваныча и сказал Мане: «Налей-ка мне, маманя, стопочку». Лейтенант умышленно говорил по-русски, стараясь выделяться среди остальных. Женщина послушно нацедила с графинчика стопочку мутноватой паленки местного разлива. Шубко выпил самогон и неожиданно почувствовал какую-то неведомую браваду. Он ведь ни хрена с утра не ел, и крепкий, под 50 градусов, напиток, здорово влепил ему в голову. Он пнул ногой всхлипывавшего Ваныча и полез через стойку к Мане. Та не осмелилась схватить кочергу: участковый — это вам не Ваныч — с ним портить отношения не сподручно. Поэтому женщина твердо решила не шуметь, но и не попускать самодеятельности со стороны мента. А тот тем временем уже выжлуктил еще грамм 300 самогончика и, видимо, дошел до состояния крутого опьянения. Он подошел к ошарашенной Мане, взялся обеими руками за ее рабочее платье, и, довольно-таки сильным движением, разорвал всю ее одежду. Теперь Маня стояла лишь в не вполне свежем нижнем белье. Она для своих 40 лет выглядела неплохо, если сравнивать с остальными бабами села. Лишь ноги были слегка толстоваты, а груди отвисши. Но лейтенанту было глубоко по фигу. Он громко произнес: «А теперь, мамаша, надо будет пососать мой хуй!» Сидевший на полу алкаш, который из своего положения не мог видеть всего происходящего, от этих слов встрепенулся, хоть и понимал, что в его же интересах было сидеть
