Густые сиреневые заросли окружали нас со всех сторон. Здесь на земле валялось множество старых окурков, затоптанных и потерявших свою первоначальную форму. Мама шепотом объяснила мне, что сюда частенько сбегали курильщики, пока их убежище не раскрыли и не стали ставить сюда одного из санитаров. Его мы, кстати, заметили, когда пробирались сюда — он сидел на скамейке неподалеку и листал какой-то журнал. Вся его поза, особенно вытянутые ноги, говорили о том, что сейчас ему на все наплевать, потому что осталось всего полчаса до обеда, а там уже будет не его смена.
Вспомнив о времени, мы тоже заторопились.
Я протянул маме серый матерчатый мешочек, куда я положил по ее просьбе все, что смог спрятать от отца, когда тот обыскивал квартиру. Пощупав мешочек, мама радостно заулыбалась и тут же стала запихивать его себе под юбку, оголяя похудевшие ноги до неприличной высоты. Я молчал, не напоминая ей об этом, потому что не хотел огорчать и, к тому же, мне нравились мамины ноги. Я смотрел на них до тех пор, пока не показалась знакомая родинка на бедре, а потом отвернулся. Пальцами раздвинув листочки сирени, я убедился, что санитар никуда не делся — он лишь заложил нога на ногу.
— Готово! — прошептала мама, и я посмотрел на нее.
Она так изменилась за эти полгода, пока нас к ней не допускали! Когда она показалась в конце длинного коридора, я все гадал — как много они оставили от той мамы, которую я знал так хорошо? Ее шаркающие звуки, глухо раздававшиеся под высокими потолками, были совсем непохожи на ту летящую походку, которой она обычно приходила с работы. А потом, когда я увидел ее лицо, то чуть не заплакал, потому что очень соскучился. Но я сдержался тогда.
— Саша! — мамин голос внезапно задрожал. — Сынок!... Дай мне чуть-чуть прямо здесь!..
Я отрицательно покачал головой, кусая нижнюю губу. Доктор научил меня, что делать, если возникнет подобная ситуация. И я замычал внутри себя — громко, ровно, похожий на голодную корову; и все, что мне не полагалось слышать, проходило мимо ушей.
Но мама не могла упустить такую возможность, и от слов перешла прямо к делу. Ее проворные руки мгновенно нашли толстый ремень моих брюк и с голодной решимостью стали терзать пряжку. Я снова замотал головой и нащупал металлический свисток на шее, выданный мне при входе. Свистеть в случае чего — это теперь была моя прямая обязанность, которой я непременно воспользовался... Бы. Если бы не тот равнодушный вид санитара, который сидел в нескольких метрах от нас и которому было наплевать на все мои и мамины страдания. Я крепко сжал холодный металл свистка, и в тот же миг мама наконец-то добралась до моей промежности.
Сказать, что она очень обрадовалась, значит не сказать ничего. Она довольно заурчала и припала ртом к дерзко высунувшемуся фаллосу. Сосала она всегда умело и классно, и даже многомесячная терапия в этом заведении не смогла заставить забыть послушный язык и припухлые губы. По-шпионски тихо она делала мне фелляцию, и я по привычке начал «улетать». Но в теперяшней ситуации это было опасно, поэтому я ласково, но настойчиво оторвал маму от себя.
— Нас поймают, мама! — шепнул я, и она понимающе кивнула головой.
— Но я скоро вернусь! — тут же ободряюще пообещал я. — Или тебя уже к этому времени выпишут...
Она слабо улыбнулась и поднялась с колен. И пока она отряхивала прилипшие окурки и землю, я не отрываясь смотрел на глубокий вырез больничного халата, где большие, возбуждающие, красивые мамины груди были грубо скрыты за специальной рубашкой. Я хотел их поторогать и не посмел.
Мы вышли из кустов и направились к боковому входу, где нас уже нетерпеливо ждала медсестра со списком. Санитар уже исчез со скамейки, после него остались лишь плевки на асфальте. Гадливо поморщившись, я заботливо проводил маму к крыльцу, где ее тут же подхватил
