неопределенной марки машину, конечно двое громил были еще ничего, ну а третий чуть меньше в синем комбинезоне был пьян совсем в дугу. К таким сценам давно уже привыкли обыватели этого района. Наконец старый, изрядно потрепанный автомобиль отчалил и скрылся в неизвестном направлении.
Майк очнулся уже в который раз, но теперь уже рядом не было ни девочки, ни старых вещей. Он огляделся и присмотрелся, комната была абсолютно пуста, примерно 2м. х 2м. в диаметре, но не это волновало пленника, от куда-то дул свежий ветер, а откуда он не мог понять. Но мучаться над этим вопросом ему пришлось не долго, поскольку через час начался восход солнца.
То, что Майк считал болью до этого момента, было просто ерундой, по сравнению с тем, что ему пришлось пережить в дальнейшем. Солнце, когда-то нежное и ласковое, стало вдруг невыносимо горячим и злым. Оно кусало и рвало на куски все его существо, била в самый мозг и разрывало его на мириады частиц. Внутренности кипели и рвались, словно, на минных полях, а кожа, Майку казалось, что у него содрали кожу, предварительно натерев освободившиеся участки перцем. Мучимый страшнейшей болью, несчастный хотел закричать, но горла больше не было, как и голосовых связок, в место них все пространство занимал комок слизи, получившийся из сварившихся хрящей и желез. Глаза стали скворчать от закипевшей в них крови и лопнули, разбрызгав огненными брызгами остатки мозга. Но забвения не наступало. Майк чувствовал, что сходит с ума, он горел на живую медленно и постепенно, отдавая солнцу, частицу своего тела за частицей. Каждой клеткой, каждым своим закутком бедняга ощутил, что такое ярость солнца. Когда, наконец, боль достигла своего апогея и сознание било тревогу, предчувствуя близкий конец. В комнату без крыши вошла Эйнджил. Она спокойно смотрела, на корчившегося на полу своего раба. А он увидел ее, через красную пелену лопнувших глаз.
Словно жалкий дворовый пес, Майк пополз к ногам своей госпожи, отчаянно воя, разодранным в клочья горлом и вылизывая шершавым потрескавшимся языком пол на котором стояла его повелительница. Он полз и молил ее о милости, но вместо мольбы слышался только вой. Он плакал, но слез не было. Он стенал, заламывая руки, но они крошились и опадали на пол пеплом. Боль сделала его покорным и готовым на все, ради спасительницы — госпожи. Она разрешила ему выползти из страшной комнаты в темную прохладу коридора и толкнула в израненный солнцем бок.
Майк вскрикнул от боли, чувствуя, что горло на месте и снова рождает звуки. Он подполз к ногам госпожи и стал покрывать поцелуями туфли и ноги.
— Кто разрешил тебе целовать мои ноги, — жестоко отбросив от себя своего раба, проговорила Эйнджил.
Майк спрятал голову, оставаясь лежать на животе.
— Умоляю, простите, — выдавил он из себя, пытаясь совладать со своим горлом. — Госпожа, сжальтесь, над своим рабом.
— О, вот как ты запел, теперь. Значит, осознал, что ты мой раб, надо было совсем немного солнечных лучей, и ты стал шелковым.
— Да госпожа, — прошелестел Майк, — Благодарю за урок, повелительница. Спасибо, госпожа.
— Это еще не урок, — Ухмыльнувшись, сказала королева, — это только прелюдия к твоему воспитанию. Солнечные ванны покажутся тебе просто курортом, по отношению к тому, что тебя ждет в дальнейшем.
Эти слова, заставили учащенно забиться сердце несчастного пленника, и из глаз непроизвольно брызнули слезы страха и безысходности.
— Ладно, пока можешь идти, тебя проводит Джонс.
Громила подхватил пленника, словно тот ничего не весил и потащил его куда-то вдаль по коридору. Майк и не думал сопротивляться, все о чем он мечтал, это прилечь и заснуть. Но мечтам его не суждено было сбыться, ибо Джонс поставил его посреди комнаты и, отойдя к двери, включил рубильник. Из пола и стен вылезли страшные острые шипы, лишь маленький
