видя, она набивала рот грубым хлебом и зерновой кашей, пропахшей дымом, действуя руками. Ей было нехорошо, но она продолжала насыщаться, запивая еду водой из металлической кружки. Вода имела тухлый вкус. Ей предлагался также чай, но сейчас такие изыски ей были ни к чему.
Все время, пока Амелия ела, девушка не спускала с нее глаз, стоя рядом на коленях. Амелия вспомнила, что всю жизнь боялась, когда другие наблюдали, как она ест. По этой, а также по ряду иных причин она была так худа. Это воспоминание ее не касалось, словно она находилась в кино.
Набив живот, она опять упала на циновку, не убирая с глаз маску. Оргия обжорства лишила ее последних сил. Девушка схватила тряпку и намочила ее водой из кувшина. Взяв Амелию за руки, она принялась вытирать с них прилипшие зерна и хлебные крошки. Покончив с руками, она занялась ее лицом. Особое внимание было уделено рту. Маска по-прежнему оставалась на глазах, рот не был прикрыт. У Амелии не было даже сил снять маску, чтобы толком обрести зрение. Из-под маски она видела подбородок девушки и ее слегка приоткрытый рот. Потом девушка немного сдвинула повязку и заглянула Амелии в глаза. Амелию охватил испуг, и девушка, заметив это, вернула ее маску на прежнее место. Очистив от остатков еды ее рот и подбородок, она взялась за горло. Амелии было приятно чувствовать, как по ее лицу и шее скользит влажная ткань. Еще немного — и ее охватило неуместное при данных обстоятельствах желание. Кажется, она не испытывала ничего подобного уже не один месяц, если не считать солдатика-француза в форте...
Память отказывалась повиноваться. Женщина завладела всеми ее чувствами. Неожиданно на ум пришла женщина, предшествовавшая ее последнему любовнику... Впрочем, та женщина была школьной учительницей, и Амелия постыдилась заходить с ней слишком далеко. Сейчас она, не управляя своими действиями, целовала незнакомую женщину сквозь вуаль, чувствуя тепло ее губ и податливость языка. Женщина ответила Амелии не менее пылким поцелуем. Потом она убрала со своего лица вуаль. Амелия так и не обрела зрения, но от этого было только приятнее втягивать в рот горячие губы женщины и принимать ее скользкий язычок. Амелия притянула ее к себе. Женщина словно только этого и ждала.
Медленно и бесстрастно она стала развязывать на себе шнурки, приоткрывая тело. Взяв руку Амелии, она положила ее себе на грудь. Амелию опять охватил страх, хотя она не понимала, чего боится. Разве такое поведение опасно? Она сжала грудь женщины и стала ее ласкать, чувствуя, как с каждой секундой затвердевает сосок. Лежа в темноте, она теряла сознание и уже не представляла себе, что такое грудь и сосок. Тонкие пальцы женщины оказались у нее на затылке, она притянула ее с себе. Губы Амелии сомкнулись вокруг соска.
Она не знала, сколько времени не выпускала изо рта сосок. Вожделение постепенно утихало. Ей по-прежнему не хотелось выпускать женщину из объятий, однако похоть сменилась ломотой во всем теле, и теперь было довольно просто сосать женщине грудь и позволять ей гладить себя по голове. Потом женщина улеглась с ней рядом и, проведя грудями по ее губам, стала целовать ее, медленно заползая рукой ей под одежду. Амелию охватила паника. Сама не зная, чего боится, она схватила женщину за кисть и отчаянно замотала головой.
— Нет, нет, не хочу! — При этом она отдавала себе отчет, что говорит неправду.
Женщина ничего не поняла и не прекратила возни с одеждой Амелии. Стараясь ее убедить, она слегка высунула язык. Амелия изогнулась в сладострастной судороге, но в следующую секунду еще яростнее замотала головой и властным жестом велела незнакомке удалиться.
Женщина деловито привела в порядок свою одежду, взяла поднос и вышла. Амелия осталась лежать с навернувшимися на глаза слезами. Она не помнила в точности требований рафинированного нью-йоркского общества, не позволяющих двум женщинам заниматься
