невыносимого предела: я начал уже сам выпариваться, постепенно превращаясь в очумелого страдальца.
Таня видела и понимала это, и ей это, по-видимому, доставляло огромное наслажде-ние. Она как только не изощрялась, дразня меня красивой наготой молодого соблазнитель-ного тела.
И вот накануне отъезда Таня решила постирать белье, помыться и, вообще, привести себя в порядок. Дед вечерком нарубил дрова и в деревянной баньке затопил печку. Меня же заставил натаскать воды в железную бочку, стоявшую возле чугунного котла, вмонтирован-ного прямо в саму печь. Жаркие потрескивающие языки пламени жадно облизывали закоп-ченную стенку котла, заполненного кипящей водой, и убегали вверх через дымовую трубу. Помещение бани превратилось в настоящую парилку. Я представил себе, как голая распа-ренная Таня будет одиноко сидеть на лавке, обтираясь полотенцем и возбужденно фыркая, и мне сделалось ужасно тоскливо. Особенно это почувствовалось, когда я вспомнил, что зав-тра она уедет к своему мужу, и я никогда ее не увижу. Я был влюблен в Таню, и она меня волновала как женщина. Из-за того, что она казалась мне не доступной, я чувствовал себя таким несчастным, что не хотелось жить.
Уже темнело. Я околачивался около бани и тосковал, наблюдая за мелькающим си-луэтом моющейся Тани. Тоненькая ветхая шторка, висевшая на маленьком окне, позволяла видеть все ее движения.
Вдруг шторка отодвинулась, и в окне появилось улыбающееся лицо. Она поманила меня рукой. У меня сильно забилось сердце, и я, волнуясь, со всех ног заспешил к ней.
— Миленький! — ласково пропела Таня, выглядывая из-за приоткрытой двери. — При-неси, пожалуйста, еще холодненькой водички, а то вся кончилась!
Когда она говорила, расправляя длинные слипшиеся волосы на округлой торчащей груди, на меня нечаянно глянул вытянутый темный сосок. Я вздрогнул, словно пронзенный током, и замер, тараща глаза. Таня же как ни в чем не бывало опять ласково улыбнулась мне и продолжила мягким голосом:
— Ты что, мой мальчик, молчишь? Голой тети никогда не видел?
Я бестолково пялил глаза и молчал, затаив дыхание.
— Ну, иди, иди, неси водички и заодно мне спинку потрешь!... Дедушка там чем зани-мается?... Желательно, чтобы он не видел...
От таких слов у меня помутнело в голове. Я, не соображая, понесся за водой. Но я хорошо помню, как Таня раздевала меня и сладко целовала влажным ртом в глаза, в нос, в губы, лаская мою чувствительную кожу тонкими нежными пальчиками. Хотя в бане было жарко, меня трясло.
— Мой мальчик! — тихо говорила Таня, увлекая к лавочке. — Иди сюда! Садись и не волнуйся! Успокойся! Ну что ты, мой хороший!
Ее мягкий нежный голос действовал на меня, и я уже отвечал на поцелуи, жадно ловя ее вкусные персиковые губы. Она кокетливо улыбалась и дразнила, показывая розовый язык. Я поймал язык и засосал в рот, она принялась там хулиганить, щекоча внутри. Мне было очень приятно, и я трепетал.
— Таня, я люблю тебя! — лепетал я, давясь собственными словами. — Я женюсь на тебе! Я очень сильно люблю тебя!..
И я невольно почему-то расплакался, всхлипывая и пуская слюни, и обильные слезы потекли по моим щекам.
— Маленький мой! — прямо как мама говорила Таня и гладила меня по голове. — Я-то думала, что ты уже большой, а ты совсем маленький! Совсем ребеночек! Грудной! Хочешь сисю?... На, возьми, мой сладенький!..
И она по-настоящему всунула мне в рот твердый длинный сосок. Он оказался про-хладный и чуть-чуть солоноватый.
Я зачмокал, как грудной ребенок, и мне понравилось быть таким маленьким, и я, на-слаждаясь, с упоением втягивал сосок в рот. Таня, закрыв глаза, тяжело дышала, и я увидел, как ее изящная белая ручка скользнула по крутому бедру и мягко погрузилась пальчиками в волосяной покров низа живота. И, о чудо, набухший темный бутон раскрылся, словно цве-ток, обнажив коралловую сердцевину.
