Есть время, когда живешь ожиданием чуда. Лес, подступающий к самому дому, должен быть обязательно заколдованным, из прибрежных камышей вот-вот выглянет русалка, а в обветшалом сарае раньше жила ведьма, и именно поэтому родители не разрешают тебе ходить туда, а вовсе не потому, что там прогнили бревна и сарай может рухнуть тебе на голову в любой момент. Это время называется детством. И даже если оно проходит под канонаду родительских ссор, все равно оно сказочное. Ты всегда можешь спрятаться в этой сказке от маминых слез и криков, папиного ремня, бабушкиного ворчания и нравоучений. Достаточно выйти за порог дома — и ты уже в недосягаемости, в совершенно другом мире, куда взрослым нет доступа.
В детстве всегда сложно объяснить себе ссоры родителей. Но чем я становился старше, тем все очевиднее становилось, что бабушка не выносит моего отца; мама — очень слабая и зависимая от бабушки, погруженная в себя «научная дама»; а папа — разменявший себя по мелочам, «несостоявшийся» человек, который ненавидит тещу, то есть мою бабушку, во многом и за то, что она профессор и заведует кафедрой.
Именно поэтому самым мирным временем в моей жизни были летние каникулы. На даче вся семья собиралась очень редко — родители старались отдыхать в разное время, чтобы кто-то всегда оставался, и присматривал за мной. А у моей неугомонной бабушки вообще все расписывалось буквально по дням: в июне нужно писать научные отчеты и планировать учебную нагрузку, в июле работать с аспирантами, в августе — закрывать дыры в штате и готовиться к новому учебному году. Элла Аркадьевна не была «типичной бабушкой», выкраивая обычно лишь две недели на сидение со мной на даче.
Несмотря на не утихающие внутрисемейные бои, меня всегда стремились окружить заботой и теплом. Особенно повышался уровень внимания и заботы по отношению к моей персоне после очередной ссоры. Хотя, меня действительно все любили. Одна из основных причин подобной всеобщей любви, это я понял гораздо позже, — со мной было просто: тихий, домашний вежливый мальчик никому не доставлявший особых хлопот. Вот только здоровьем слабоват, «но дети все сейчас такие хилые», как говорила бабушка. И по этой причине за мной должен быть «глаз да глаз», а то вдруг сквозняком прохватит или воды холодной хлебну! Правда, папа периодически начинал меня закаливать и приобщать к «здоровому образу жизни», но эти попытки как-то быстро угасали сами по себе.
Когда к тринадцати годам я превратился из очаровательного курносого ангелочка в обычного тощего длинноного подростка, то ожидание чуда незаметно испарилось, сказка исчезла, а вместе с этим пришло раздражение и повышенное критическое отношение к родителям. Если раньше мы с пацанами могли доказывать друг другу, что отец самый сильный и может почти все, то теперь я понял, что, по крайней мере, мой собственный отец может не так уж и много. А что касается мамы, то из «первой красавицы» какой она была для меня еще не так давно, она превратилась в обычную женщину, а грудастые тетки с глянцевых обложек, выглядели куда лучше. Бабушку иначе как «брюзжащей ведьмой» я просто не называл. За глаза, естественно:
Одновременно с тем, как в серых и плоских буднях стала растворяться волшебная сказка, пропало и очарование дачи. Оказывается, отдыхать с родителями на даче, когда тебе почти тринадцать — крайне тоскливо.
Дни тянулись невыносимо медленно. Унылость моего растительного существования было разбавлено в ту неделю, когда по воле случая под одной крышей собралась вся семья, и тишина окружающей девственной природы стала взрываться родительскими воплями. Наконец, наступил тот злополучный день, когда мама собралась в город. Приготовления к отъезду занимали целый день и делали ее чрезвычайно нервной. Я сидел в шезлонге и смотрел на отца, что-то яростно пилящего около сарая. «Он останется до завтра, а
