нечеловеческая тяга к поэзии, которой Палыч пытался подкормиться, сочиняя вирши на юбилеи, похороны и свадьбы. Все это парение духа естественным образом сочеталось с крайней неряшливостью побитого молью пятидесятилетнего холостяка — нехватка пуговиц на рубашке, прожженный в нескольких местах свитер, медная проволока (!) в ботинках вместо шнурков и крашеная борода, которую Палыч время от времени подстригал, но как-то не особенно ровно. Гансы при виде своего переводчика охуели! Разумеется, Палыч тут же получил поганяло Полицай.
Фрицы поначалу приветливо улыбались, затем затравлено шарахались, а потом совсем стали избегать нашей диковатой компании. А что вы хотели. Мужиков согнали отовсюду, некоторые тут же и ночевали, разумеется, шалман был, переходящий в буйную веселуху. Стоит ли говорить, что немчура с нами не пили.
По прошествии месяца пуско-наладочных работ подстанция обрела божеский вид. Народ разогнали, гансы копошились в электронике, а меня с Полицаем оставили им в помощь. Немцы к тому времени поднахватались в русском, особенно матерков, и теперь с ними можно было по-человечески общаться.
С Томасом мы сошлись. Нравился мне этот гитлер-югенд со светло-голубыми глазами, белым пухом волос по всему телу и крепкой задницей. Эх, ему бы еще эсэсовскую форму и цены бы не было!
К концу монтажа раскрутили мы таки фрицев на пьянку. Втянулись ребята. На людей стали походить. А то нихт да нихт. Но жлобье, скажу я вам! Получали они раз в 30 больше нашего и не разу не отслюнявили денежку за выпивон. Да и хуй с ним.
В тот вечер Полицай притащил на работу аккордеон и какой-то реквизит, позаимствованный в клубе художественной самодеятельности. Решил поразить иноземных гостей народным творчеством. Я сгонял в лавку, а там и немцы побросали свои фирменные отверточки.
Надо сказать, что имя Евгения Павловича гансы переделали на свой манер и называли его Юджин. Полицаю новое прозвище жутко нравилось. Слышалось ему в этом что-то романтически-прекрасное. Бундесы и меня пытались переиначить. Ага щаз. А по пизде веником? Славик и точка!
Спиртное бьет каждому по башке по своему. Мелкий Клаус набычивался, ругался и время от времени впадал в кому. Рожа Томаса становилась пунцовой и глуповатой, а сам он — белым и пушистым как, наверное, его жопа. Творческие же позывы Юджина от водки достигали просто зверских высот. Я чуть со стула не ебанулся, когда, пытаясь нас осюрпризить, он вырулил из-за релейных панелей. С аккордеоном в руках, в кокошнике и сарафане! Поглаживая свежевыкрашенную в цвет африканской ночи бороду, Юджин нараспев проблеял конферанс, что сейчас для дорогих гостей из братской Германии он исполнит русские народные песни... И сбацал пугачевский «Айсберг»! Немцы, ни хрена не понимая, сучили ногами и ржали как подорванные. Далее грянули «Колокольчики мои, цветики степные». Надо было видеть как Юджин, в кокошнике, тряся бородой, притопывая, подмигивая и помогая себе всеми частями тела, пытался донести до иностранной публики содержание песни. Томас беззвучно задыхался смехом, а щуплый Клаус от восторга даже попукивал. Я же просто бился в истерике, проливая на себя спиртосодержащую жидкость. Когда в ход пошли похабные частушки, бундесы не выдержали и отобрали у Юджина клубный реквизит. Клаус, напентерив на себя сарафан, исполнил танцевальный номер на тему «хули нам пиздатым бабам», а Томас, в кокошнике набекрень, в такт повизгивал и похрюкивал.
Полный пиздохен шварц! Шоу трансвеститов.
Икая и покачиваясь, я пошел поссать. Держась рукой за березу, под журчание мочи, я наслаждался дышащей безмятежной свежестью ночной прохладой, трепетным шелестом листвы и переливающимися звездами бездонного, вечного небосвода.
«Ик... Хорошо-то как, еб твою мать!... Ик... Ик»
Карнавальная ночь была в разгаре. Юджин декламировал Пушкина, на что Томас писался кипятком от смеха и
