елдака, потом еще и еще. Сначала приказчик хотел было ее оттолкнуть, так как чувствовал себя пресыщенным и усталым, как вдруг действительно ощутил некоторое волнение в теле, кровь быстрее и веселее заструилась в головке, она начала надуваться.
— Экая ловкая, черт, а не девка — мелькнуло в голове, а Анютка уже осмелев и вовсю освоившись, лизала по стволу «солоба» его горячим языком, щекотала, облизывала, забирала в рот и сосала словно ярмарочный леденец на палочке, сосала, сосала без передышки. Так что густая струйка семени брызнула ей меж губ весьма скоро, чему Степан вовсе даже не противился. Ловкая Анютка даже не отшатнулась, наоборот, крепче всосала «елдака» в рот, чтобы до конца испить последнее, высосать жадной пиявкой всего мужчину до капельки.
Наблюдавший за этой сценой из потайной комнаты Гавриил Степанович, побагровев лицом, расстегнул тугой воротник мундира, но от картины живой не отрывался. Протянул руку, нашарил рюмку с коньяком, залпом выпил и крякнув, поставил на стол.
— Вот ведь чего шельмы вытворяют! Ничего нет святого! — закрутил он головой, пора было возвращаться к благоверной женушке Пелагее Фоминичне, с которой состоял в браке и прижили троих очаровательный детишек. Подергал шнур звонка, чтобы вызвать кридорного. А он уж тут как тут. Федька-шельмец, проворный, глаза вороватые так и бегают, рожа блудливая, через руку салфетка перекинута:
— Чего-с изволите?
— А что это ты за моду взял, скотина, спрашивать. Будто сам не знаешь. Пришли ко мне эту, как ее. Фу, ты, черт, совсем из головы вылетело...
— Мадемуазель Полину желаете? Которая по хранцузскому могет? С проглотом?
— А коли знаешь, так зачем спрашиваешь? В морду захотел? А, храпоидол?
— Никак нет-с! Сей секунд доставим, в наилучшем виде! Не извольте беспокоиться!
И через несколько минут в дверь комнатки тихонько постучали. В освещенном дверном проеме стояла небольшого роста девица, в тесном гимназическом платьице, коричневого цвета, которое ни чуточки не скрывало и не стесняло ее выпирающие груди. Узкий черный лаковый поясок туго стягивал талию, плтье сбоку немного распахвалось, будто случайно, чтобы желающие могли увидеть черные сетчатые чулочки, обтягивающие толстые икры. Девица медленно подошла к околоточному, покачивая тугими бедрами плотно обтянутыми тканью платья, присела в книксене, жеманно опустив глаза, будто в стеснении теребила край черного форменного фартука.
— Как маленькая мамзелька себя чувствует? — пальцы околоточного будто пара толстых сосисок коснулись ее щеки.
— Голова, немножко болит и внизу, ну, вы знаете, где пися... — также глядя в пол еле слышно заборомотала девица.
— Моя сладкая, эта болезнь поправима, сей секунд коньячку выпьешь и все как рукой снимет — мужчина улыбается, плотоядно глядя на ее бедра и налитые грудки. Он чувстввует обжигающую тягу молодого женского тела, вполне доступного для него. Сердце колотится, в предвкушении утехи плотской, а увиденное в соседней комнате никак успокоения не прибавляет. Руки гладят, ласкают ей плечи, податливую, словно у котенка, спину.
— Может у тебя там и не болит вовсе?
— Где? — притворяясь непонимающей отвечает девица, включаясь в игру давно ей известную.
— А вот здесь, — внезапно Гавриил Степанович бесцеремонно, но настойчиво лапает ее за лобок, — я-то знаю, что когда ты смотришь на мужчинок, у тебя тут начинает гореть и будто огнем жечь: Вот здесь, иль не прав я?
Бесстыдные мужские пальцы задирают подол платья, приспускают панталончики и сразу находят то, что искали, сжимая гладенько выбритый пухлый лобок, который девка ежедневно выбривала, чтобы казаьбся совсем невинной.
— Вот здесь? Верно? Отвечай, негодная! А то прикажу выпороть или запереть на хлеб и воду в карцер. Вместо того, чтобы
