замену того, что я недавно утратил?»
— Никому я не нужна, — продолжала сетовать девушка, словно выпрашивая у Никиты соболезнование и сочувствие, — отовсюду меня выгоняют. Вот и сейчас я лечу в Москву, а мне там даже негде жить.
Последняя фраза несколько насторожила Никиту слишком прямолинейным намеком, к чему бы это она могла клонить.
— Разве у тебя не осталось родственников в Москве? — спросил он.
— Почему же, у меня их там полно. Особенно на Новодевичьем кладбище.
Никита поежился.
— А родители твои где? — спросил он, приготовившись услышать печальную и, не исключено, выдуманную историю.
— Вообще-то в Москве у меня живет отец, — Текила невесело улыбнулась, — но у него давно другая семья, так что меня там не особенно ждут.
— А мать?
— А мать живет в Америке, у нее тоже другая семья. Туда меня хотя и зовут, но тоже вряд ли ждут.
— Постой, но в Москве ты же где-то прописана?
— Не знаю, никогда не интересовалась этим. Наверное, в своей собственной квартире я и прописана.
— Ничего не понимаю, — отчего-то Никита тем меньше верил своей попутчице, чем больше она о себе рассказывала. — Если у тебя есть квартира в Москве, почему ты не можешь в ней жить?
— Да потому что отец сдает мою квартиру другим людям.
— Как это?
— Мой папа — профессор математики в университете, — страдальчески, как будто это самое большое горе в их семье, стала объяснять Текила. — Но там платят так мало, что жить он может только на деньги от моей квартиры.
— А как же ты?
— Я же не могу обрекать собственного отца на голодную смерть!
Вероятно, слова об отце и голодной смерти окончательно расстроили Текилу: краснота с ее глаз перешла и на нос.
— Да, конечно, — согласился Никита, чувствуя, что девушка вот-вот разревется.
— Я же его так люблю... И он меня любит... Только нам с ним не везет...
Две крупные, словно божьи коровки, слезы вдруг выползли из глаз девушки и скатились на нагло ухмыляющегося зайца.
— Ну, не надо. Все наладится, — попробовал успокоить ее Никита.
Но Текила, уткнувшись в заячий плюш, лишь окончательно распустила сопли, так что ее тонкие плечи начали вздрагивать, словно крылья неспособной взлететь раненой птицы.
Никита не стал вмешиваться в нахлынувший на нее поток чувств. Самое умное, что он смог придумать — это уложить ее с ногами на два сиденья у иллюминатора и накрыть одеялом.
Минут десять спустя Текила перестала издавать хлюпающие звуки. Однако ее плечи продолжали время от времени вздрагивать, что возбуждало в Никите странное отцовское чувство — как если бы дочь доверила отцу самое сокровенное, и теперь он стоял на страже ее секрета. Под одеялом Никита по-дружески погладил девушку по бедру, и его рука как-то сама собою осталась там лежать.
— Все будет хорошо! — еще раз подбодрил Текилу Самолетов, но та ничего не ответила, лишь как-то странно повела бедром — то ли желая сбросить его руку, то ли просто устраиваясь поудобнее. Его рука оказалась у нее на животе, после чего девушка замерла, словно прислушиваясь к чему-то.
Никите такое положение руки было не очень удобно, но убрать ее было как-то невежливо, и, чтобы она не затекла, он время от времени ею шевелил, чувствуя теплый подтянутый девичий животик. Время от времени девушка слегка меняла положение тела, и получалось, что рука Никиты без чьего-либо намерения сползала все ниже и ниже в небольшое пространство между ее брюками и горячим телом. И чем ниже спускалась рука, тем большее тепло чувствовал Самолетов.
Поглядев на Текилу, лежащую с закрытыми глазами, Никита не смог определить, спит она или только притворяется спящей, чувствует его руку или сейчас проснется и, обнаружив ее почти у себя в паху, закатит ему маленький скандал. Эта
