невозможнейшая из невозможных любовей моих! Никогда: Н-никогда я тебя не увижу!»
* * *
Плыл, качаясь, вагон, и видением белого бреда проплывала бескрайняя тундра за мутным стеклом. Отпивал помаленьку Иван из бутылки, что дал ему Палыч, и думал о жизни пропащей своей — череде бесконечной потерь и падений. И о Мурке, обманувшей его, горевал. И глотал он при этом нетрезвые горькие слёзы.
Дремота накрыла его в полумраке вагонном, и стук монотонный колёс — колыбельная жизни пропащей — убаюкал его. Он заснул, и, конечно же, Мурка приснилась: как-то чудом проникнув в вагон, она подплывала к Ивану в шубе, но с головой непокрытой, и рыжая грива волос, рассыпаясь, горела во мраке вагонном. «Годи-ива,» — подумалось Ване во сне, и Мурке сказал он с обидой: «Эх ты — обману-ула.» Но Мурка в ответ головой покачала и шубу тяжёлую быстрой рукой распахнула. Нагота озарила Ивана сияньем, ослепила, и муркина рыжая лилия страсти из-под белизны живота полыхнула огнём. «Ры-ыжая: Не соврал перевозчик,» — восхищённо подумал Иван и услышал, как Мурка ему говорит: «Вот я, Ванечка, видишь? Я не обманула.»
И как будто его разбудил её голос — проснулся Иван и, не различая между явью и сном, уставился дико во мрак. Дверь купе распахнулась — Мурка стояла в проёме, в шубе, но с головой непокрытой, и рыжая грива волос, рассыпаясь, горела во мраке вагонном.
«Годи-ива,» — вслух удивился Иван, не понимая, не чувствуя грани между явью и сном. Да и не было грани! Реальность бредовее сна и сон реальнее яви в тайном сговоре, вместе, плели эту фабулу ночи полярной.
«Вот я, Ванечка, видишь? Я не обманула,» — промолвила Мурка и шубу тяжёлую быстрой рукой распахнула.
У Ивана уж сердце не билось.
Что там было во мраке вагонном меж ними — не знаю. И врать не хочу, и безумному воображенью заглянуть не позволю туда я — за занавес ночи полярной. Я с Иваном в том поезде не был.
Но однажды, блуждая на Севере диком, ночь одну ночевал я в каком-то балке на Повховском месторожденьи. Хозяин-геолог в ночь умыкался на буровую. В одиночестве скучном лежал я на койке, завывания слушая ветра. Взгляд уныло блуждал по предметам чужим м всё возвращался к потрёпанной пухлой тетради на столе. Мне чутьё говорило, что это романтика тайного мысли притаились под ветхою серой обложкой. Бог прости меня, грешного, — потянулся несмелой рукой я к тетради и раскрыл наобум, наудачу. Крупно и ровно вверху страницы был написан заголовок: «Баллада о той, которая дала.» В чтенье я углубился и понял, что что текст-то баллады отношенье имеет прямое к теме воя про Ваню! Привожу его, текст, целиком — без вымарок и исправлений.
Баллада о той, которая дала.
— — ------------------------------------
Какой-то сумасшедший дом!
На этом Севере седом
Престранные дела —
Гордячка юная, притом
Красотка с ярко-алым ртом,
И вдруг — ему дала.
Куда теперь ему бежать —
Забиться под кровать?
В каком углу её прижать
И нежно целовать?
Вы спросите: «Зачем бежать?»
И я отвечу: «Как же, б: дь!
На этом Севере седом
Гоморра просто и Содом —
Уж-жасные дела!
Она начальника — ка-азла! —
Наложницей была.»
Он старый хрыч, горелый блин,
В мохер разряженный павлин —
Ж-жестокий армянин.
Он обо всём осведомлён,
От лютой злобы раскалён,
Изменой страшной поражён —
Грозит им, бля, ножом!
Он им готовит сто разлук —
Он посылает тёмных слуг,
Продажных лютых сук.
Вот их кругом уж стерегут.
Куда глаза, они бегут.
Но от ревнивого врага
Спасает их пурга.
Забытый маленький вокзал —
Для них спасение одно.
А ветер, верный пёс, лизал
Дороги полотно.
Из мрака поезд выползал,
Как длинное пятно.
Полярная звереет ночь —
На шее ремешком.
В такую ночь — стакан и прочь —
Забыться б портвешком.
Сквозь ночь плывут они вдвоём.
В вагоне
