Мальчику скоро должно было исполниться двенадцать лет. Был он худ, белобрыс, волосы его летом совсем выгорали, скулы на лице выпирали, делая его лицо похожим на мексиканскую куклу, руки и ноги были неестественно длинны, отчего его подростковая фигура казалась расшатанной шарнирной конструкцией, впечатление чего усиливалось общей угловатостью и резкостью движений переломного возраста. Целыми днями он пропадал либо в саду, либо в окрестных горах, всегда в ссадинах и сетке порезов от гибких прутьев и сучьев, когда наступал сезон созревания орехов. И было у него две страсти. Катание на мопеде, которого у него не было, он брал его иногда у соседского мальчишки-сверстника, но постоянно просил мать и отца, чтобы и ему купили. Второй его страстью была ОНА, или может быть надо говорить ОН? ОНА-ОН был старый сексуальный автомат отца. Сколько он себя помнил, он всегда стоял в родительской спальне. Это была кукла в человеческий рост, заполненная внутри какой-то электрической и электронной начинкой. Он знал, что его отец летал на Нептун. Тогда полеты длились долго, очень долго. Женщины тогда еще не летали в межпланетные полеты, вместо них космолетчиков обслуживали сексуальные автоматы. В память о своем самом ответственном и важном полете отец и оставил себе этот сексуальный автомат. Звали ЕГО-ЕЕ Дженни. Впрочем, космолетчики не были особенно изобретательны по этой части, и все их искусственные женщины, кажется, звались Дженни.
Он знал, что сейчас бум на секс-автоматы прошел, женщины уже летают на планеты, хотя кое-где в маленьких внепланетных поселениях они до сих пор в ходу. Но с тех пор они достигли очень большого совершенства, а это была старая и морально устаревшая модель с весьма ограниченным и грубым спектром сексуальных действий. И он, играя в коридоре, не раз слышал, как в спальне мама пеняла отцу и предлагала выбросить эту чертову куклу. «Черт побери, — говорила она нарочито грубо, потому что в отношении себя или при себе он таких слов от мамы не слыхал, — мне иногда перед нею становится неловко, А вдруг я что-то делаю хуже ее».
И в этом случае раздавался веселый голос отца.
— Поверь, чудная, ты делаешь все в тысячу раз лучше Дженни. Но это память. Ты знаешь, это память не только о полете, но и об Алексее, с которым мы делили любовь Дженни, и который погиб, спасая всех нас.
Вот почему Дженни до сих пор стоит в их доме, в родительской спальне, только ее застывшая улыбка, которая ему так нравится, была обычно прикрыта чем-то вроде чадры. Дженни, наверное, вряд ли использовалась в их доме, ведь у папы бала мама, она лишь изредка вытирала пыль с Дженни, но он не видел, чтобы ее когда-нибудь включали в действие.
Однажды он играл один во всем доме и зачем-то забежал в спальню родителей. Да, у него закатился мяч в полуоткрытую дверь. В поисках мяча он осмотрел всю комнату, а затем полез под кровать. Вытаскивая закатившийся мяч, он вместе с ним вытащил и какую-то коробочку с длинными проводами.
Он долго рассматривал коробочку, читал надписи у кнопок, пока не догадался, что это пульт управления Дженни. В общем-то, он был послушным мальчиком и зал, что вряд ли ему позволят играть с секс-автоматом, но тут его любопытство превысило все соображения долга и почтения, ему до ужаса захотелось посмотреть, что может делать Дженни, ощутить себя вместо отца во время знаменитого нептунского полета. Он быстро, разобравшись что к чему, подключил Дженни к пульту, а пульт к сети, и нажал первую сверху кнопку, а сам забрался на кровать и стал смотреть.
Он увидел, как старый бездушный секс-автомат стал вдруг преображаться, наполняться каким-то одухотворением, какие-то медленные судороги прошли по телу куклы, и вдруг она начала медленно, изгибаясь и пробегая по телу дрожью, раздеваться, снимая с себя всю одежду, деталь за деталью, что была на ней. И он увидел обнаженное девичье тело, это было
