«Счас мы тебе целку сломим, красавчик!» — Это произнесла та из проституток, что была постарше. Она взяла со стола резиновую дубинку и обмакнула ее конец в жестянку с мазутом. Немного повозив в банке увесистой резиновой палкой и основательно покрыв ее таким образом мазутом, она приставила ее к заднице Павла. От прикосновения холодной липкой резины тот непроизвольно вздрогнул. Через мгновение острая, режущая боль пронзила его анус. Шлюха залилась бессмысленным, пьяным смехом. Дубинка входила туго, в кровь раздирая нежные девственные стенки Павликовой прямой кишки, она причиняла такую острую боль, что Павел, перенесший в этот день уже много посягательств и издевательств, подчас весьма жестоких и болезненных, вновь закричал от боли. Необъяснимым образом боль, причиняемая бездушной вулканизированной резиной, терзающей его нежное молодое тело, прояснила его память. Он вспомнил все события этого дня, вплоть до мельчайших подробностей. Он вспомнил, как попал в это жуткое место, называемое КПЗ. К окончанию концерта они были уже хорошенько поддатые. Не считая незначительных телесных повреждений, приобретенных после короткого, но содержательного разговора с молодыми коротко стриженными спортивными ребятами, все было в порядке. Плюнув пацанам вслед и пробормотав что-то невнятное вроде «Гопники маздайные...», они, горда называющие себя панками, поскребли по сусекам и набрали как раз на бутыль пойла неопределенного цвета и вкуса под названием «Черные глаза». Сия бутыль немедленно была распита в грязной, зассанной подворотне, и вскоре в глазах этих еще слабых, необъебанных жизнью подростков потемнело, действительно потемнело. Павлуша Тараканов слыл у них ценителем Летова, поэтому, когда он вдохновенно запел «Трогать и немножечко пытать свою плоть», все малолетние панки притихли. Это был бы потрясающий концерт, но в этот момент в глаза подросткам ударили яркие лучи света — — у машины, стоявшей во дворе дома, зажглись фары. Кто-то закричал: «Менты!» и все кинулись врассыпную. Павел тряхнул головой и тоже побежал вдоль по улице. В глазах двоилось и троилось. Прямо впереди виднелись два фонарных столба. Павел уже развил приличную скорость и решил проскочить между ними на полном ходу. Но каково было его удивление, когда оба столба слились в один и со всего маху ударили его прямо между глаз! Бетонный столб принял незадачливого панка в свои крепкие объятия. Последнее, что успел заметить Павел, это был тротуар, поднявшийся вертикально и ударивший его в ухо. Такой подлянки от асфальта Паша не ожидал и потерял сознание. Первое, что он увидел, придя в себя, было лицо молодого мента, лейтенанта. Тот по-отцовски добрыми, честными глазами смотрел на Пашу. Заметив, что тот приходит в себя, мент вопросил: «И не стыдно тебе? Мамке-то как в глаза глядеть будешь? Вот отвезем тебя сейчас в трезвяк, а ей утречком тебя забирать оттудова. Тебе же, сопляку, еще небось и четырнадцати нет.» Павел мигом протрезвел. Так близко живого мента он видел впервые в своей недолгой жизни. И что-то в нем было такое, от чего Павлу стало хорошо и тепло на душе, а внизу живота и по штанам расплылось влажное пятно. Мент изменился в лице. Казалось, он вот-вот расплачется. Но вместо этого он ударил Павла в челюсть, ударил жестоко, как бьют взрослых, чтобы свалить на землю. «Потап! Заводи, везем щенка в участок. Он, ссука, обсерился, кажись...» Павел опять провалился в небытие. Обезьянник. Грязный пол, на котором лежать. Сырые, холодные кирпичные стены. Надписи на стенах. Плевки. Пожилая цыганка. Неформалы. Бомж. Другой. Притихшие, помалкивают. Мент выводит Павла и ведет его по коридору, озаряемому одинокой сорокаваттной лампочкой. pоги заплетаются. Дверь. За дверью гогот, песни. «Товарищ капитан, оформите этого. Хулиганство, распитие...» «Серега, да ты что, охуел? pе видишь, у нас тут праздник. Всыпь ему сапогами, да пусть себе катится
