Разбудил Аглаю не привычный шум экипажей за окном, не зазывный крик шарлатана — уличного продавца, не жизнерадостный вопль разносчика газет, а, как ни странно, крик петуха. Не иначе несчастной птице собирались оторвать голову и она, то есть он, вынужденно боролся за свою жизнь именно под окном сладко спящей девушки.Аглая с неохотой приоткрыла один глаз — пронзительный вопль мерзкой птицы (может, это был индюк?) повторился. Аглая, головой утопая в подушках, под тяжелым жарким одеялом повернулась с бока на спину, некоторое время задумчиво разглядывала бревенчатый потолок. Значит, деревня. Значит, не приснилось. Имение «Вороново Крыло» распахнуло вчера перед ней свои объятия. Пора было вставать. Пора... — Да-а-а-ашка! — Лениво спинывая шуршащее одеяло к краю безразмерной, массивной, крепкой, потемневшего от времени дерева кровати, обнаженная Аглая сладко потянулась всем телом. — Дарья, поди сюда! — Запустив пальцы в спутанные после сна волосы, девица лениво попыталась подтянуть ногой к себе ближе одеяло, столь опрометчиво откинутое. В комнате было прохладно, если не сказать — свежо. Трепетала легкая занавеска, раздуваемая ветром из щели приоткрытого окна. Кожа моментально покрылась мурашками, соски, словно бы обиженно, съежились. — Дашка! — Уже нетерпеливо-раздраженно повышая голос, дотягиваясь наконец рукой до одеяла, подтягивая к себе и ныряя в спасительное тепло импровизированной норки. — Виновата, барыня! — В комнату торопливо вбежала Дашка, свежая, тонкая-звонкая, в руках сжимая тяжелую стеклянную вазу, полную незнакомых Аглае цветов — крупных, ярко-желтых, дрожащих широкими лепестками, нарядных, праздничных. — Завтракать изволите, Аглая Матвевна? Молочко свежее, творог, пироги, варенье... — Отчитывалась, словно не заметив, как Аглая при слове «молоко» скорчила брезгливую гримасу. Двигаясь ловко, утвердила вазу на столике у окна, раздвинула занавески, впуская в комнату робкие солнечные лучи. Аглая, приподнявшись, опираясь на локоть, наблюдала за этой суетой. Край одеяла съехал с плеча, обнажив молочно-белую, гладкую, совсем незагорелую кожу. — Я замерзла! Погрей мне руки! — Обрывая Дашку на полуслове, капризно хлопнула ладонью по белоснежной простыне. У Дашки сначала удивленно приоткрылся рот, а потом в карих глазах блеснуло понимание. — Ах, барыня, это ш я окошко-то не закрыла... А вам и непривычно... — Напевно ворковала, вкрадчивыми кошачьими шажками подходя к кровати, к притаившейся под одеялом Аглае. — Ужель под периной холодно? Все потому, барыня, что одна спали... Нут-ка дайте ладошку. — Дашка, с простецки непокрытой головой — с заплетенными в недлинную косу каштановыми волосами, аккуратно опустилась на коленки у постели, запуская руку под одеяло. — Ай, холодная совсем... — Сокрушенно шептала, качала головой, поймав ладонь барыни и начиная растирать ее теплыми сильными пальцами.Аглая молчала, прикусив губу — вспоминала вчерашний вечер и действия этих самых пальцев. И чувствовала, как становится теплее — внутри, от паха, разливалась теплая волна, щекотала, не позволяла вырвать руку из чутких пальцев, приказать подавать умываться... А пальчики девичьи уже гладили тонкую кожу запястья, невольно касались напрягающегося соска, снова и снова заставляя Аглаю коротко вздыхать. Ну как не похоже это было на грубые тисканья ее кавалера, оставившего о себе не самые приятные воспоминания. — Дашка, сделай, как вчера... — смятенный шепот Аглаи словно вспугнул ее саму. Хотела ли этих слов? Дашка замерла, вопросительно, явно неуверенно глянув в самую душу чернотой своих зрачков. — Сделай! — Первые слова произнесены, и Аглая решительней прижимает к податливой мягкости груди Дашкины пальцы. — Ах, барыня, голубушка моя Аглая Матвевна... — девка оборвала свой шепот горячим поцелуем
