пообещала она. — А теперь раздень меня и вылижи с ног до головы, мне сегодня лень мыться.
Я тут же исполнила, что она сказала. Голенькая Ольга легла на спину на свой диван и расставила пошире стройные худые ножки.
— Сначала лижи киску. Я перед твоим приходом пописала и там плохо пахнет. Мне неприятно... Живо, пиздолизка, не то разозлюсь и выбью ногой передний зуб!
Я испугалась, что она так и сделает, опрометью подскочила к дивану и темпераментно заработала языком и губами, вылизывая и обсасывая её крохотную, безволосую, одуряюще сладко пахнущую мочой киску. Я её лизала минут десять, пока не довела дочурку до сильного возбуждения, потом переключилась на животик и маленькие, нулевого размера, грудяшки. Ножки облизала в последнюю очередь. Ольга от блаженства прикрыла глазки и похотливо, в голос постанывала. Когда и ноги любимого чада блестели от моей слюны, как чисто вымытые в бане, я осторожно перевернула её на животик и принялась обцеловывать и вылизывать мягкую розовую попочку. Девочка моя блаженно мурлыкала, как маленький пушистый котёнок, и ёрзала от возбуждения ногами по покрывалу. Когда я раздвинула её ягодицы и припала к коричневому пятнышку в глубине попы, Оленька сладостно застонала.
— Лижи, лижи мою жопу, блядь! — промурлыкала она сладеньким голосом и, довольная, усмехнулась. — Представь, что это коричневая вкусненькая конфетка, или шоколад.
Так, переходя от одной частички к другой дорогого мне, родного существа, я облизала её языком всю. Конечно, за исключением личика, к которому притронуться своим нечистым ртом я просто не смела. Оленька сильно завелась, возбудилась, но до предельного наивысшего удовольствия было ещё далеко, и она решила продолжить моё наказание. Тем более, сорванные мною в саду прутья не могли долго оставаться без дела.
— Ты хорошо меня облизала, шлюха. Я осталась довольная. Пока... Но за то, что ты мне сегодня подло изменила и сосала чужой хуй, я тебя всё равно накажу, — встав с бывшего моего дивана, который она по праву заняла после нашего переезда, наставительно объявила Ольга. — Говори, помойная яма, что рада наказанию и будешь терпеть всё, что бы я с тобой сегодня не сделала!
Я, как и раньше, стоя перед ней на коленях, согласно кивнула растрёпанной, плохо соображающей от всего происходящего головой:
— Я всё-всё вытерплю, моя радость. Побей меня жестоко. Я прошу...
— Ок! — довольно произнесла дочка. Велела лечь на кровать на спину, и как всегда крепко прикрутила к ней ремнями мои руки и ноги.
Я лежала перед ней, как растянутая по четырём углам, большая белая подопытная лягушка с завалившимися набок, обвислыми дынеобразными сиськами и заметно вздутым, мягким, податливым животом. Ольга никогда ещё не привязывала меня так. Обычно я лежала на животе, лицом вниз, и она порола меня розгами по спине и попе. Но сейчас там была одна сплошная, едва взявшаяся бурой коркой рана, и сечь дочка будет меня... Я содрогнулась, в ужасе поняв, наконец, какая жестокая пытка меня ждёт! Да, Оленька, без сомнения, будет бить меня прутьями по моим большим мягким грудям, выпуклому животу, выбритому начисто лобку и полным округлым ляжкам. Ужас парализовал моё безвольное, измученное регулярными избиениями, больное тело, оно мгновенно покрылось мурашками и холодной испариной.
Оленька взяла в руку первую, завораживающе-безжалостную розгу, и я боязливо зажмурила глаза, как в кабинете стоматолога, чтобы ничего не видеть, и приготовилась к самому страшному. Гибкий ивовый прут со свистом рассёк воздух и наискось резко полоснул по обнажённым грудям. Удар был настолько сильный, что на моих молочно белых, не загорелых за лето сиськах с большими коричневыми блямбами пупырчатых сосков мгновенно вспыхнул кроваво-красный рубец. Я заорала как резаная и чуть не уссалась от нестерпимой боли, хоть писать было уже нечем — до этого я опорожнила уже под себя мочевой
