Ей было плохо... с сердцем. У нее никого нет, никаких родичей. Пришлось с ней посидеть, скорую вызвать, и потом остаться ухаживать, уколы делать, ну и все такое... Ну, вот как ты за мной ухаживал недавно. В больницу ее не брали, щас новый закон какой-то дурацкий... Я еще буду ходить к ней, ухаживать, еду носить... Ты немножко успокоился?
Дима не знал, верить ей или нет.
— Будем вместе ходить к ней, — заявил он.
— Не-не, она мужика стесняться будет, — замахала руками Галя. — Сейчас так точно. Может быть, потом, когда оклемается...
Больше они об этом не говорили. Каждый день она ходила к своей бабульке, к вечеру возвращалась, рассказывала про нее всякие хохмы, и Дима смеялся с ней, наблюдая за выражением ее лица.
На пятый день он чмокнул уходящую Галю, закрыл за ней дверь, выждал, пока скрипнет лифт — и выскочил следом, натянув заранее приготовленную маску-фантомаску, которая пылилась у него еще с «кулька».
Прыгнув вслед за Галей в троллейбус, он проехал с ней полгорода, пересел на другой маршрут, вышел в дачном секторе и пошел следом, соблюдая дистанцию. Галя не видела его или делала вид, что не видит.
Свернув в задрипанный переулок, она вошла в калитку старого двора, поднялась на крыльцо и позвонила в дверь.
Ей открыла полная женщина.
— Приветик, ма! — сказала ей Галя. Женщина молча обняла ее.
Повисев друг на дружке минуту или больше, они ушли в дом, оставив дверь открытой.
Похолодевший Дима стоял какое-то время у калитки, затем, оглянувшись, вбежал во двор, вытянул шею, прислушиваясь к голосам из дома, и на цыпочках прокрался вовнутрь.
Пройдя крохотную кухню, он остановился около двери, ведущей в комнаты.
— Господи! — слезливо тянул голос за дверью. — Я до сих пор не верю, что ты жива, Юленька, моя рыбочка...
— Мааааа, — подвывала Галя-Юленька-Рыбочка. — Я, как тебя увидела, сразу все вспомнила. Все-все-все...
— А я тебя не узнала. Надо же, как он тебя, этот твой...
— Ну, мам, про него не надо, ладно?
— Сука он! Подобрал тебя, чтобы поиграться...
— Ма, ну не говори так, ну я же просила. Он знаешь какой?... И он меня спас, между прочим...
— Ну да, спас. Может, это он тебя по голове-то и ударил, чтобы...
— Ну мам, ну что ты такое говоришь?
— Потому что я сама топиться думала! — вопил слезливый голос. — Три недели тебя оплакивала. А теперь ты со мной пять минуток потрындишь — и к нему, к нему. А на мать наплевать уже, да?
— Мам, ну не надо, ну не начинай...
— «Не начинай!» Я тут все слезы выплакала, а он, падло, трахал там тебя...
— Мам, ну как тебе не стыдно. Давай лучше про...
— В универ скоро, такой кровью это поступление выцарапали, а он, сука такая, вообще тебя это самое...
— Ма, успокойся, ладно? В универ я не буду. Не хочу юрфак. Я переведусь.
— Куда еще?
— В художественный. На дизайн, а может, и...
— Ой, насмешила! Ой, я вся хохочу! С голой жопой решила жить? Да ты морду себе никогда не могла цивильно намалевать, ни то что...
— Ма! Между прочим, я без него... Я не знала, кто я такая! Я росла тут с тобой, как в курятнике каком-то, серой мышкой занюханной, а он показал мне, что я могу, понимаешь? Я только с ним поняла, кто я...
— «Поняла, поняла... « Ты забываешь, что мать жизнь прожила! Он сука, гнида, чмо такое! Он...
— Что «он»? — заорал Дима, выбивая ногой дверь.
И Галя, и ее мама застыли, глядя на него, как на привидение.
— Что «он»? — повторил Дима. — Ну чего так смотрите? Блядь! — он сорвал маску и швырнул ее нафиг на пол.
— Во-первых, «здрасьте», — сказала Галина мама.
— Ма, — протестующе крикнула Галя, но мама перебила ее — Тихо. Вы к кому, молодой человек?
— Ззздрасьте, — выдавил из себя Дима. — Вы... вы все не так поняли.
— Ах, я не так поняла? Да ты вообще знаешь, что такое, когда умирают дети, а? Ты вообще хоть кого-нибудь в своей жизни воспитал, а? — начала Галина мама, наступая на него.
— Ма!... — кричала Галя, но та не обращала внимания: — Ты зачем моей Юле