скамейки.
— Вы кто?... Откуда знаете ме...
— Не пизди, — ответил черт. — Давай к сути, без лишнего бла-бла. Суть следующая: жена обрыдла до тошноты, девки донимают так, что хуй дулом торчит, особенно длинноволосые, кудрявые и тэ дэ. И измены нифига не дают, кроме терзаний, бо ты такой весь из себя благородный. Все верно? Ничего не напутал?
Он помолчал, глядя на Пашу.
— Не боись, Павел Ильич. Будет у тебя жена такая, что каждый ее трах... да что там трах — каждое прикосновение, каждый взгляд будет стоить всей вечной жизни с потрохами. И еще на сдачу останется. Я про твоего Козлика говорю, не боись, не буду я тебе чужую бабу совать. Не агитирую тебя, бо знаю, что согласен. Иначе не поднимал бы свою старую жопу и не летел бы сюда, к тебе. Стар я стал — по вызовам летать...
— А... что я должен делать?
— Ой-ей-ей! И это меня спрашивает начитанный интеллектюэль, ткскзть, филолог-академист? Не выебывайся, Павел Ильич. Сколько стоИт мир — цена одна и та же. Ладно, для проформы расскажу. Ты приходишь домой к жене, замечаешь в ней... скажем так, что-то новенькое, и через энное время любишь ее так, как никогда еще не любил. Даже в детстве на диване. И будет это продолжаться столько, сколько любви влезет в твою душу.
— Это как?
— А так. Думаешь, души резиновые? Всякая душа имеет предел вместимости. Умные люди чувствуют его и не перегружают душу ни любовью, ни чем другим. А дураки вроде Ромео-Джульетты и тэ дэ нагружаются по самое некуда, причем сразу, в один присест. Думал, почему знаменитые любови такие короткие? И — хрясь! Лопается душа. Это я тебе доступным языком излагаю, а как оно на самом деле, тебе знать не надо, да и не поймешь. Лопается душа, и снаружи не видно, что лопнула — вроде такой же человек, как и был. А дело-то в том, что все под луной взаимосвязано. Лопнула душа — и вся система ее взаимосвязей с миром летит к черту на рога. То есть ко мне. Рвутся невидимые нити, зашкаливает баланс — и все. Трагическая развязка. Так и с тобой будет.
— Что?
— А ты как думал — что сможешь рассчитать силы и не обожраться, да? Или что у тебя душа, как карман у вашего президента — весь мир заглотить может? Ну, думай, думай. Когда обожрешься, и душа твоя лопнет — будет одно из двух. Либо ты умрешь, и жена твоя будет подыхать с горя, и долго будет подыхать, десятки лет, — либо умрет она, а с горя будешь подыхать ты. Состаришься и будешь целовать ее трусики беззубым ртом. А когда умрешь — тогда ты мой. Впрочем, ты и сам в курсе дела.
— Доктор Фаустус, — сказал Паша. — Один в один. Только вот творческое горение заменили на любовный экстаз. Почти плагиат.
— А тебе не похуй? — прищурился черт. — Я могу тебе только знакомое предлагать. Вы, люди, понимаете только то, что узнаЕте. Давай уже свой палец, а то я замерз тут у вас...
— Палец?
— Ну да. Чем контракт подписывать, забыл, что ли?
Паша долго сидел, глядя перед собой. Затем протянул онемевшую руку.
Черт достал иглу...
— Эээй, ты чё? — оскалился он, когда Паша в последний момент отдернул руку обратно.
— Я... мне надо все обдумать. Я не могу так... сразу.
— А. Ну думай, думай, Чапай, — разрешил черт, пряча иглу. — Уж что-что, а это я у вас отнять не могу. Это ваше святое — думать. Думай. Свистнешь, если что. Ни пуха, ни пера!
— К черту, — машинально ответил Паша и вздрогнул: рядом никого не было.
Он долго сидел на скамейке, глядя в одну точку. Затем встал и пошел к городу.
***
Он не помнил, как добрел домой.
— Тебя где носило? Я волновалась, — говорила Козлик. Она очень редко говорила так.
— Заснул, проехал аж до конечной, за гаражи...
— Да? — Козлик заглядывала ему в душу своими зелеными глазищами, и Паше казалось, что она видит его насквозь. — Не знаю, чего я так переволновалась. Райончик-то не ахти какой, — говорила она.
Паша вдруг порывисто обнял ее, как не обнимал уже сто лет, и стал целовать в висок.
«Как хорошо, что я отказался», думал он, сжимая
