ногами, и снова, и снова...
— На сына насрать, — будто бы слышал он. — Только о своей бабе думает. Нельзя ему на верхний уровень. Не заслужил...
Но Паша поднимался, как лифт, пока лиловый сумрак не окутал его, не сгустился до твердости и не зазвенел его именем — «Пашутка, Пашутка...»
— ... Пашутка! Пашутка! Ну кончай дрыхнуть уже, блин! Ты сурок или ты человек? Паш! Ну Пааааааш!..
Паша открыл глаза.
Перед ним была стриженая голова, до боли знакомая и забытая одновременно.
Ничего не понимая, Паша смотрел на нее.
— Не узнал, да? Ну, Пашутка, теперь тебе придется повеситься.
Паша молча смотрел на нее.
— Э! Ты чë смурной какой-то... Ты...
Вдруг он обхватил ее и повалил в кровать.
— Эээ! Ты чë?... Дай хоть сказать, в чем дел... — пыхтела Козлик, уворачиваясь от поцелуев.
Но Паша видел, как она улыбается.
— У Нас Будет Ребенок? — спросил он.
— Ты... как ты узнал?!
— Узнал. — Паша раздел ее и влип губами в теплое тело, пытаясь прочувствовать его до последней клетки.
Сон, давивший его, отходил в никуда, улетучивался из памяти, и вновь занимали свои места забытые вещи, мысли и ощущения, такие странные для Паши из кошмара, но обыкновенные и родные для человека семнадцати лет от роду.
