взрыве.
— А помнишь, — неожиданно говорит он, — ты поймала меня с сигаретой?
— Конечно помню, — она издает нервный смешок, — видел бы ты свое лицо, когда я тебя застала.
— Знаешь, ма, спасибо, что отцу не рассказала.
— Да уж не за что, — отзывается она, — он бы тебя прибил.
Этот разговор, именно эту фразу он вспомнит потом. Когда будет прикуривать обледеневшими пальцами мятую «Приму».
— А помнишь тетю Галю из Краснодара? Как я у нее клубнику воровал? Она пришла к тебе на меня жаловаться, а ты тогда сказала...
— А я сказала: не пойман — не вор. Помню, сынок.
— А потом она меня все-таки поймала и...
— Отхлестала хворостиной. Два дня сидеть не мог. И поделом тебе. Я все помню, Сережа.
— А колыбельную? Ту, румынскую, которую пела бабка. Спой, пожалуйста.
Удивленная женщина затягивает слабым, но приятным голосом старинную румынскую колыбельную «Нани, Нани, мой маленький малыш». Через некоторое время язык заплетается, голос слабеет. Она засыпает, уткнувшись ему в колени. А вскоре засыпает он сам, опуская голову ей на спину. Просыпаются оба от очередного, особенно громкого взрыва. Мальчик больно ударяется затылком о чугунный край ванны, чертыхается. У него затекли мышцы, он не может шевелиться и тоже хочет в туалет. Мать тут же подскакивает, несмотря на неудобную позу, и помогает ему встать, когда он просит об этом.
— Аккуратно, сынок. Осторожно, не оступись.
«Осторожно, сынок». «Не оступись, сын». «Аккуратно, родной». Простые слова, которые мать всегда говорит своему непоседливому ребенку. Их он тоже вспомнит. Потом. Когда будет некому их говорить.
— Все хорошо, ма, — останавливает он ее руки, — я просто в туалет хочу.
— Конечно, конечно, — она излишне суетится, стараясь освободить ему место, — тебе помочь?
— Не надо, ма, — говорит он сквозь зубы.
Подростковый член рвет ширинку, мальчику надо срочно облегчиться. В чугунные края ударяет горячая жидкость.
— Ведро под раковиной, мама. Если хочешь пить...
— Я просто умоюсь.
— Умойся, ма.
— Сколько мы здесь?
— Я не знаю. Ты поспи.
— Я и вправду еще посплю.
Они провели в тесной каморке больше суток, хотя сами об этом не знали. Долгие часы в темноте, ощупывании друг друга, шепоте в одежду, фразах: «А помнишь... «. Он чувствовал, как ее рука неосознанно прикасается к нему. Она засыпала только тогда, когда его ладонь сжимала ее грудь.
— Вроде стихло, мама, — шепчет он, — просыпайся.
Сергей открывает дверь и хочет выйти. Сидеть в ванной равносильно самоубийству, из дома надо выбираться
— Не ходи, — мать опять хватает его за одежду, — не надо, сынок.
Мальчик сбрасывает ее руки.
— Где документы? — шепчет он.
— В шкафу, в черной шкатулке, — также шепотом отвечает она.
Мальчик ползком движется в комнату по крошеву из стекла, дерева и цементной пыли. Мелкие осколки врезаются в ладони, он морщится, окропляя свой путь кровавыми брызгами. Ползет и не знает, что через три дня журналисты российских и украинских телеканалов смонтируют фильм о военных действиях в городе Бендеры. (ST) Крупным планом покажут его квартиру, его путь, кровавые следы на полу. Он упрямо ползет в комнату, стиснув зубы. Молдавская полиция вела обстрел горисполкома, а им не повезло, что жили рядом. Им всем просто не повезло. Они родились не на той стороне Днестра и говорят не на том языке.
Шкаф разнесен вдребезги. Под обломками хрусталя — гордости ушедшей эпохи — и завалами собраний сочинений он находит черную шкатулку с документами и деньгами. Скромный запас на «черный день». День, который настал. Его опять спасает везение, удача, или милость того, кому сейчас, неверующий, бормотал про себя молитвы. Последний взрыв за стенами дома гремит тогда, когда мальчик уже открывает дверь ванной. Осколки падают то место, где он только что стоял.
— Пойдем, мама, — тянет ее за собой.... Читать дальше →