Аямэ выросла в бедной деревне Китаяма, у подножья одноименной горы.
Первые шестнадцать лет ее жизни прошли однообразно, как песня сверчка под половицей. Она работала с отцом и матерью в поле, играла с другими детьми в густой траве и думала, что за кромкой гор ничего нет. Иногда родители ездили в Сакаямуру на рынок, и Аямэ думала, что рынок — это место на краю света, где боги дают людям разные вещи, чтобы те могли жить дальше.
Так было до тех пор, пока соски Аямэ не стали чувствительными, как раны, а между ног не стали расти черные волосы, которые ей очень не нравились. Тогда ее впервые взяли на рынок в Сакаямуру, и Аямэ глядела, раскрыв рот, на Другую Сторону Гор. Раньше она думала, что у гор только одна сторона, как на картинках.
Рынок поразил ее. Она никогда не думала, что на свете живет столько людей. Некоторые из них были одеты так красиво, что казались ей богами.
— Мам, это боги? — спрашивала Аямэ.
— Если бы, — отвечала ей мать. — Боги живут так далеко, что никогда и не появляются у нас.
Многие оглядывались на Аямэ, а некоторые говорили: «какая красивая девушка». Аямэ это казалось странным. Уж кто был красив, так это Фудо, мальчик, живущий по соседству: у него были губы, красные, как грудка снегиря, и такие брови, будто их нарисовали кисточкой. Впрочем, Аямэ никогда не видела себя в зеркало, а вода в колодце, куда она смотрелась, была вся в былинках и жуках-водомерах, поэтому трудно было составить правильное представление о том, как она выглядит на самом деле.
— Мам, я красива? — спрашивала она.
— Тебе еще рано об этом знать, Аямэ-тян, — отвечала ей мать.
Прошло полгода. Перед следующей поездкой на рынок мать вычернила ей лицо и шею густой мазью, пахучей, как мускус, и позволила смыть ее только на середине пути.
— Зачем это, мам? — спросила Аямэ.
— Чтобы твоя кожа стала свежее и бархатней, — сказала ей мать.
— Значит, до того она была недостаточно свежа и бархатна? — огорчилась Аямэ.
Всю оставшуюся дорогу она думала о своей коже, щупая ее в разных частях тела.
В этот раз на нее оглядывались еще больше, чем в первую поездку. Тогда-то к ней и подошел длиннорукий, длинноногий человек.
Он ничего не говорил ей, а просто стоял и рассматривал ее, будто она была не человеком, а товаром, привезенным на рынок. Вначале Аямэ смутилась, потом испугалась, потом вскочила и побежала к родителям.
— Что такое? Почему ты оставила повозку? — спросил ее отец.
— Там был такой человек, такой странный, он рассматривал меня, и... — начала было Аямэ, и осеклась. Длиннорукий подходил к ним.
— Не ваша ли это дочь, уважаемый господин? — поклонился он, обращаясь к отцу.
— Моя, уважаемый господин, — отвечал отец, кланяясь в ответ. — Аямэ, вернись обратно и жди меня.
Оглядываясь, Аямэ прошла к повозке. У длиннорукого был странный голос, похожий на то, как речка Яманокава бьет водой в дно валунов.
Вскоре родители вернулись к ней. Мать плакала:
— Он рыбак с побережья, с бухты Камацухама. Очень богатый человек. Не спросил никакого приданого, а напротив, дал целых два рë, настоящих золотых рë, и пообещал еще пять. Милосердный Будда, могла ли я думать о таком счастье?..
— Мам, а что такое «бухта»? — спросила Аямэ.
***
Они ехали к морю. Аямэ казалось, что бесконечный спуск должен привести их куда-то под землю, где живут черви. Что такое море, которое, как ей говорили, должно быть в самом низу, она не вполне понимала, как ни старалась.
Рафу — так звали ее мужа — всю дорогу молчал. Аямэ было и страшно, и тоскливо, и любопытно.
— Расскажи мне о море, — попросила она.
Мать учила ее, как учтиво обращаться к мужу-благодетелю, но Аямэ все время забывала.
— О море? — поднял брови Рафу.
Это были первые его слова, сказанные за всю поездку.
— ... О море? Ты в самом деле хочешь, чтобы я рассказал тебе о море?
— Конечно, в самом деле. Когда я чего-то прошу, я всегда хочу этого в самом...
