месяце-то?
Ах, как ужасно оправдываться перед бывшим студентом! Дура, сама знаю. Ну как ему объяснишь — развод, депрессия, запой? А он выжидательно смотрит с своей холодной усмешечкой.
— Ну, что ж, пойдемте, Марина Евгеньевна.
— Куда?
— Как куда? На осмотр.
Он встал и направился к выходу. Только сейчас Марина поняла, что все это время его рука покоилась на ее животе. Сестричка помогла Марине встать, накинула на нее больничный халат. В смотровой Марину ждали холодное гинекологическое кресло и ее бывший студент в перчатках и маске. С нее сняли халат и нагую распластали для осмотра. Врач ввел в нее зеркало, не очень церемонясь, так, что Марина еле смогла сдержать стон. Довольно долго он поворачивал инструмент в разные стороны, что-то в полголоса говоря медсестре. Затем зеркало было так же грубо извлечено из нее, и его место заняла рука. Даже сквозь пелену жгучего стыда, от которого мутилась голова и текли слезы, Марина поняла, что что-то здесь не так. Врач не ощупывал рукою внутренности, он просто положил руку на влагалище, введя палец, и слегка массировал клитор. И смотрел он совсем не туда, а прямо ей в лицо. В его глазах светилась радость.
— Я доволен. Все хорошо. Не плачь. — Сняв одну перчатку, он пальцами вытер ей слезы.
Кажется, он и вправду радовался за нее. В этот момент Марина простила ему все издевательства и даже преисполнилась благодарностью, как к своему спасителю. Но это этот светлый миг длился не долго. Ее положили на кушетку, а Вячеслав Сергеевич подсел с карточкой и стал обстоятельно, с изощренной жестокостью выпытывать мельчайшие подробности ее интимной жизни. Во сколько лет началась половая жизнь? Сколько было партнеров? Примерно? А точно? Ах, не помните... Заболевания. Так. Так. Между прочим, у вас еще гарданеллу высеяли. Каким образом произошло внеплановое оплодотворение? А то, что предохраняться нужно, вы знаете? Как это так — «все время предохранялась, а тогда не предохранялась»? А каким местом вы думали? Ну и что, что поссорились? Так. А во второй раз, после которого вы постинор пили? Что? Пили? Вы не знаете? Во все тяжкие, да?
Во время этого унизительного допроса Марина краснела, бледнела, мучилась чрезвычайно. Он отчитывал ее как девчонку. Он заставлял ее стыдиться. Она с ужасом следила, как в нем нарастает холодная ярость. В каждом его вопросе с издевкой звучало: «И это, блядь, ты, которую я так боготворил?!»
Она и не заметила, что весь персонал уже ушел, кроме двух дежурных медсестер. Они тихо переговаривались в дальнем конце коридора.
— Простите, мне очень нужно в туалет. — В конце концов вынуждена была признаться Марина.
— Очень хорошо. Надо взять мочу на анализ. Не ходите никуда — вот судно. Но сначала нужно вставить тампон... Лежи.
Он свернул марлевый тампон и наклонился к Марине.
— Это чтоб не попала старая кровь. Позволь, я сам.
И опять его руки легли на ее влагалище. С отрешенным видом он стал массировать ей клитор. Теперь Марине стало совершенно ясно, что таким образом он сознательно унижает ее. Дикость и нелепость ситуации повергли ее в ступор. Не имея сил ни говорить, ни сопротивляться, она решила покориться врачебному произволу. Ей было и стыдно, и приятно. Под его пальцами вспыхнуло острое, смешанное с болью возбуждение.
— Пожалуйста, не надо, я сейчас описаюсь.
— Давай! — он ловко ввел тампон в увлажненную вагину и подставил судно.
— Я так не могу!
— Псс-псс-псс-псс-псссс!
Из нее полилось. Это было ужасно. Он с издевательской усмешкой наслаждался ее растерянным видом.
— Ну, а теперь пора баиньки. Пойдем, я тебя уложу. Но сначала — сладкий трамадольчик, чтоб сладкая девочка сладко спала. Сейчас. Ложись попой кверху, — воткнув иглу, он пояснил, — это детский опиум — специально для тебя — наслаждайся. — Затем, поддерживая, довел ее до палаты, помог лечь, укрыл одеялом и прошептал: «До завтра, любовь моя». Даже сквозь
