Обнимаю...» Вот чудак! Не знаешь, что стряслось?
— Неее... — пискнула Настя, натягивая на себя одеяло, пока папа не увидел, что она голая.
***
Это был не сон.
— Дзззззззззззыыы!
Реальный, взаправдашний дверной звонок снова и снова звонил, впиваясь в мозги, как электродрель.
— Твою маааать...
Осознав, что глаза открыты, он сделал попытку поднять ногу.
Для этого надо было разобраться, где она...
— Твою мать!!!
Звонок остервенело долбил уши.
Подскочив от злости, он заметался по комнате, хватая засаленное шмотье. «Кого несет?» — бормотал он, тыкая ногой в рукав. — «Зззаебаю... Эх!» — и, швырнув на пол непослушные тряпки, побежал открывать, как был — в трусах и майке.
— Какого... — хотел он крикнуть, и даже почти крикнул, поперхнувшись на втором слоге.
Это был не сосед Адгур, не рекламный агент и не свидетель Иеговы. За дверью стояла девушка. Модно и элегантно стриженная, хорошенькая, пахнущая духами — из тех, которым он тоскливо смотрел вслед, роняя слюни.
Она выглядела так, будто снизошла в его облезлый коридор с глянцевой обложки, овеянной ароматом роскоши и феромонов. На кого-то она была на ужасно похожа, хоть он и не мог вспомнить, на кого...
«Это ошибка», тоскливо думал он, глядя на точеное личико в оправе вишневого каре. «Господи, в каком я виде! Твою маааать...»
— Иззз... изззв... — силился сказать он, прикрывая рукой дыру в майке.
— Угу. Хорош, — качала головой незнакомка. — Ну, здравствуй, дядя Толя. Разрешишь войти?
Отодвинув его, она вошла в квартиру и прикрыла дверь.
— Ну? Не узнал, что ли?
Дядя Толя всматривался в нее, моргая красными глазами. Потом охнул:
— Нас... Наст...
— Ну наконец-то. Слава Богу! А я уже думала — мне придется паспорт предъявлять.
— Насть... Господи... ты как тут... что ж ты не... у меня не убрано... извини... эта... логово старого холостяка, сама понима... я оденусь, да? То есть — проходи, проходи, эта, расп... рапс... рапсолагайся... А я щас... щас...
— Э нет. Тебе не одеваться, тебе раздеваться надо, — сказала Настя и, встретив обалдевший дяди-Толин взгляд, продолжила: — Иди-ка ты в душ, а? Вода есть горячая? Есть вода, говорю?
— Вода?... Е... есть, есть вода...
— Ну вот и славно. Давай-ка, — она подвела его к ванной, стараясь не наступать на бутылки. — Давай-давай. Давай, дядь Толь...
— А как же... тебе же... согреться... с дороги... чайку... — бормотал дядя Толя.
— Конечно! Согреюсь, обязательно согреюсь. И чаёк, и все, — говорила Настя, открывая кран. — Ты только сначала в душ. Та-ак, мыла нет, конечно... Вот тебе мыло, вот мочалка. Вот полотенце. На! А я пока отдохну с дороги...
— Да... Отдохни... Настя...
— Отдохну. Мойся.
Она прикрыла дверь ванной. Дядя Толя вертел в руках мыло и мочалку, будто они могли дать ему какой-то ответ, и бормотал:
— Год... или больше? Настя, Настюха... как изменилась-то... а я... я...
Затем, кряхтя, стащил с себя майку.
Через полчаса он, накинув засаленный халат на отмытое тело, открыл дверь — и застыл на пороге:
— Твою мать...
Горы бутылок куда-то исчезли. Исчезли и кучи мусора, обнажив давно забытый рисунок паркета. В воздухе пахло мокрой пылью.
— Настя! Настюх!..
Войдя к себе, он снова застыл. Комнату было не узнать, и дядя Толя каким-то внутренним участком мозга, видавшим всякое, вдруг усомнился, у себя ли он дома, и в самом ли деле к нему приехала Настя. «Твою мать», шептали побелевшие губы...
Оглядываясь в поисках хоть одного знакомого предмета, он уцепился взглядом в кровать... и тут застыл в третий раз.
— Привет, дядь Толь, — хрипло сказала Настя.
Она лежала в постели — свежей, перестеленной новым бельем (дядя Толя заметил это не сразу, а чуть позже).
Ее роскошное тело изогнулось в белом одеяле, как тигр в снегу на китайских картинах. Интимный уголок, гладко выбритый, розовый, как у младенца, блестел искринками влаги. Тонкая рука изящно подпирала голову с коротко подстриженными волосами, крашенными в
