страпона брызгали ... белые струи: демон кончал. Что испытывало тело, которое он терзал, было даже трудно представить.
Издав финальный душераздирающий рык, демон рухнул рядом.
Они долго боялись заговорить.
Первой решилась Лиза:
— Тебе точно... не было больно?
— Неееее... — застонал Степан, поворачиваясь к ней.
Макияж на нем потек, как на плаксивой секретарше.
Лиза осторожно чмокнула его в нос, затем обняла:
— Но... ты же не кончил?
— Не... Я... я не знаю, как это объяснить. Похоже, я кончил, как женщина.
— Что? Как это? Расскажи!
— Нуууу... Когда там ласкаешь, и особенно когда этой штукой шуруешь — такое чувство... я не могу описать. Похоже на возбуждение, в чем-то даже круче, но... в другом месте. Он при этом сдувается, ты же видела... А там... Оно все искрит, вот как по голым нервам, и накапливается, накапливается, настолько, что прям невыносимо, и кажется, что лопнешь весь... оно такое кисленькое, или солененькое, не знаю...
— И?
— И... и вот так. Накапливается так, что реально с катушек съезжаешь, и... какого-то пика достигает, и... Я не могу об этом говорить!
— Ну ладно, ладно. Иди сюда, — Лиза прижалась к нему и стала целовать, слизывая макияж.
***
С этих дней жизнь их преобразилась, будто ее вдруг раскрасили яркими красками.
Лысая Лиза (было торжественно решено, что отныне она всегда будет лысой, и Степан лично брил ее) — Лиза с помощью париков, костюмов и грима теперь могла перевоплощаться в кого угодно: хоть в брутального мачо, хоть в элегантного джентльмена, хоть в нежную принцессу. У Степана была такая внешность, что он мог выглядеть и девушкой, и парнем — все зависело от одежды и грима. Накрашенный Лизой, он был почти (ну, почти) неотличим от девушки. Лиза хотела выбрить голову и ему, но Степан категорически отказался.
Их вечера превратилась в захватывающий сексуальный маскарад. Они начинали с шампанского и с азартного, волнующего секса, перед которым бросался жребий: кому быть мальчиком, кому девочкой. Как ни удивительно, почти всегда выпадало «наоборот» (Лиза — мальчик, Степан — девочка). Страпон, который вначале был штукой стыдной и кошмарной, стал привычным атрибутом их игр, и когда Лиза его потеряла (она была растеряхой, как все актрисы) — казалось, что жизнь больше не имеет смысла. К счастью, он нашелся под кроватью.
Натрахавшись, они шли в клуб. Во всех клубах города их уже знали как «парочку чокнутых трансов». Степан научился говорить тонким воркующим голоском, перенял женскую пластику и вилял бедрами так, что на него пристально смотрели менты. Лиза в мужских образах была так блистательно артистична, что в нее влюблялись клубные девицы, а Степан млел от сладкой ревности.
Они купили два мопеда и гоняли по ночному городу, задирая прохожих. Их сон сократился до нескольких часов в сутки: изнуренные ночной жизнью, впечатлениями и сексом, они падали друг другу в объятия и проваливались в сладкую муть без сновидений.
Под глазами у них расплылись синяки, но и Лизе, и Степану казалось, что раньше, до «наоборот», они вообще не жили.
— Боже, как хорошо, — говорила Лиза, затраханная до полусмерти в обе дыры сразу — членом и страпоном. — Как же хорошо... За что нам такое, Тяпчинька?
— За все надо будет платить, — говорил ей Степан.
— Платить? Это кому еще?
— Кому — не знаю, но за все хорошее надо платить. Так устроено.
— Ну и ладно! Лучше, чем сейчас, все равно не будет. Давай не думать об этом.
Они забросили всех друзей. Степан забил на халтуры, Лиза отказывалась от ролей в «Арлекине». И даже смена начальства в ее агентстве — событие, жизненно важное для моделей, ибо от порядочности шефа зависело все, — даже это мелькнуло где-то за кадром, и Лиза забыла сказать об этом Степану...
***
Однажды она пришла в слезах.
— Новый шеф приказал мне переспать с одним чмом, — сказала она.
— Новый шеф?
— Ну да... Ну, то есть он связал меня с одними людьми,
