зовут?
— Габриэлой.
— А я слышал, как тебя назвали Евой...
— Раз слышал — чего спрашиваешь?..
Мы гуляли вдоль речки и несли всякую хрень, запинаясь на каждом шагу. Это была пытка, какую я не пожелаю и врагу: рядом, в двух шагах — ее семейка во главе с папашей, а тут — она, на расстоянии вытянутой руки от меня, мокроволосая, черноглазая, сексуальная в усмерть, хоть и грех про таких козявок такое говорить...
В этих случаях нужно сразу брать клиента, как быка за рога — под ручку, за талию, за плечи... но я иду рядом, как пионер. Боюсь папаши. Или не папаши, а хрен знает, чего боюсь. Не попадались мне еще такие спеленькие и молоденькие. Как речная лилия, которую найдешь в зарослях и думаешь, сорвать или нет...
— Давай купаться! — кричу, увидев удобный подход к реке. Мы уже отошли довольно далеко.
— Эээ... я не могу.
— Чего это?
— Ну... не одета я. Купальник в палатке остался, понял?
(«Вот оно! — ухнуло внутри. — «Вдруг выгорит? Давай-давай-давай... «)
— Ну и что? Какие проблемы? — ору я. — Давай голышом! Я — за компанию с тобой!
И, пока шок не прошел ни у нее, ни у меня, быстренько стаскиваю шорты с трусами, сотрясаю озабоченным хреном — и плюх в речку!
— Оооооууу, — кричу, чтобы наделать шуму. — Холодная какаяяяя! Давай сюда! Я отвернусь.
— Отвернешься?
(«Ааааа!... Клюнула!... «)
— Конечно!
— Честно отвернешься?
— Смотри! — я повернулся к ней спиной. (Блин, ну почему у людей нет на затылке глаз?!) — Видишь? Давай, не стесняйся, благородная девица!
Минута, за которую я чуть не кончил, представляя, какая она там, у меня за спиной, — и... Плюх!!!
— Благородная, говоришь? — кричит мне. — Ну погоди у меня!
И — как ущипнет за задницу!
— Аааа! — ору. — Ты что, гусыня, что ли? Или рак?
— За гусыню и рака щас еще получишь! Вот тебе! и вот!..
Она щипалась больно, как настоящая гусыня. Ну, я в долгу не остался — общипал ей и попку, и бока, и обрызгал ее так, что она стала вся, как в бриллиантиках — в каждой капельке отражалось заходящее солнце. Потом она удрала от меня, и я полчаса догонял ее — плавала она, как акула, — и все-таки догнал, обхватил за голые бедра...
Мы возились и плюхались, как взбесившиеся зверята. Потом устали и подплыли к берегу.
— Отвернешься?
— Ээээ... да, конечно.
Здесь надо было сказать — «ну, мы же с тобой так сблизились», и всякое такое...
Не захотел почему-то. Не смог.
— Аааааай... — вдруг завизжала она за моей спиной.
Ну, тут договор-не договор — церемониться некогда. Выскакиваю из воды, подбегаю к ней, голой...
— Аааай!
На внутренней стороне бедра, у самой киски, жирная пиявка.
— Не бойся... Сейчас мы ее... — сразу беру уверенный тон спасителя. Крепко присосалась, зараза, даже не сразу отлипла...
— Она ядовитая? — жалобно спрашивает у меня Ева, когда страшный зверь был изгнан в камыши.
— Нет, ну что ты... Не бойся.
— Кровь, — показывает она. По мокрой ноге струится алая молния, отблескивая на солнце.
Но я смотрю не столько туда, сколько выше.
И она видит, куда я смотрю.
Это была самая нежная, самая девственная киска в мире. И одновременно — самая возбуждающая. Гладко выбритая, большая, выпуклая, с бесстыдно торчащими лепестками, лиловыми от холодной воды.
— Ну вот... Все-таки увидел, — говорит.
— Да, — говорю.
— Но ты же не будешь меня... нельзя же вот так сразу, да?
— Да... Нельзя...
Неужели? Неужели это случилось?
Сейчас только наклониться к ней, поцеловать, сгрести эти офигительные сиськи, которые столько томились без мужской ласки...
Но я делаю иначе. Я падаю перед ней на колени.
— Ты что? — смеется она.
— Раздвинь ножки, — говорю. Хватаю ее за бедра — и,... пока она не успела опомниться, всасываюсь в киску, холодную, как лягушка.
— Ааай! Что ты делаешь?
— Раздвинь ножки!... Вот так, вот тааак...
Она пропустила меня, наконец, к сердцевинке, и я въедался туда все глубже, глодая ее губами и языком. Я лизал ее и
