Вот уже месяц я живу в городе Т-ске. Прескверный городишко! Публичный дом стоит углом, непотребно раззявив резное крыльцо, глядит на Большую Почтамскую полсотней узеньких окошек. Вечером здесь яблоку негде будет упасть: купцы третьей гильдии, приказчики, богатые татары, мелкая чиновная сошка, прыщавые школяры, шум, визг, ссоры, разбитый рояль, шампанское, разбитое о чью-то седую голову... Лучшее время для визита — после полудня. Девки уже встали, а посетителей еще нет. Мамочка обхаживает меня с профессиональной любезностью, и, осведомившись, люблю ли я полненьких, выводит стайку непроснувшихся девиц. Я выбрал темноволосую, темноглазую Адель, отзывающуюся в простоте своей на Авдотью, и отправился с нею наверх. Девка была еще достаточно свежа. Простое лицо коровницы, крестьянские кисти и ступни, но, боже мой, какая великолепная кожа! Какой дивный румянец на полных щеках!
— Авдотьюшка, ты сперва разденься, милая, да пососи хорошенько... Так... Не робей — можешь даже укусить... легонько... Подожди, милая, косу распусти. Ах, шелковые! Не бойся, не оторву... Глубже бери!
Какая сладость сжимать между ног эти гладкие полные щеки! Я не хотел прерывать дивное действо (пригодилась моя гвардейская выдержка), но возмерился посетить еще один храм. Когда Авдотья совсем выбилась из сил, я поставил её на колени — она тут же подтянула себе под живот пухлую подушку — и раздвинул задние щеки, такие нежные, белые, полные.
— Ой, мамочки! — вырвалась она у меня из рук.
— Что ты, голубушка? Разве никогда сзади не пробовала?
— Упаси Господи!
— А сколько ты служишь в доме? Уже три месяца? Вот деревня! Слушай меня, милая, слушай внимательно: ничего в этом страшного нет, удобно, легко, да и греха меньше — плод потом травить не придется. Так что, дорогая, будь добра... Маслице есть? Стой пока так, я из лампадки отолью... А сейчас потерпеть придется. Не дергайся! Иисус терпел, и нам велел. Вот, уже хорошо, правда, милая?
О Каллипига! О прекраснозадая Венера! Никогда не устану орошать благодарным семенем твой алтарь!
ена то, что моя обожаемая богиня подкинула мне в подарок заднюю девственницу, все равно показалось дорого: 30 рублей ассигнациями за неграмотную блядь и рюмку ликера, которой я угостил хозяйку! Я слышал, что эта шельма занимается и штучным товаром: поставляет девочек офицерам и золотопромышленникам. Я решил, не откладывая, поговорить с нею о моем деле:
— Любезная Амалия Ивановна, не могли бы вы мне помочь? Я одинок, холост, а Никитка мой совсем обнаглел: ничего, стервец, не делает, только жрет, дерзит и ворует (я его рассчитаю). Прошу вас, подберите мне хорошую прислугу.
— Я понималь, мой мальшик. Ви хотель невинный деффка?
— Сложно сказать, Амалия Ивановна. Для меня это не принципиально, но, конечно, желательно. Такой товар, однако, дорого стоит, а я, как вам известно, не располагаю большими средствами. Юность — вот единственное мое условие. Для меня сейчас это очень важно. Наверное, сам начинаю стареть.
— О, ви еще софсем мальшик! У меня есть для вас хороший баб. Зафтра ветшером ви никуда не ходиль. Я показать вам товар.
На следующий день я рассчитал Никитку. Напоследок вздул его хорошенько, и смазливый юнец, ожидавший с утра на новые сапоги, был немало разочарован таким оборотом дел.
— Как же так, барин, — гундел он, размазывая по красивому лицу сопли, — Я своего естества не жалел, вам угождал...
— Естества! Вор ты — вот твое естество! Сколько ты у меня украл?
— Да что у вас красть-то, — обозлился вдруг Никитка, — И часов порядочных не имеете, а еще барин!
На том и разошлись.
Оставшись без лакея, я весь вечер мерил шагами комнату, чутко прислушиваясь, не подъехал ли экипаж. Стемнело, пошел дождь — настоящий ливень — и я уже совсем потерял надежду, как вдруг в парадную дверь постучали. У меня и впрямь как у мальчишки забилось сердце, и я бросился открывать. На пороге
