языком лоно. Она лишь тихо заскулила, но не попыталась меня ни остановить, ни оттолкнуть. Я посмотрел в ее полуприкрытые глаза — они сияли синевой из-под опущенных ресниц. Ее щеки горели таким неистовым румянцем, что я, не раздумывая, вошел в нее сразу на всю длину. Ее бедра больно врезались в мои, но я не обратил на это ни малейшего внимания — я уже отстранялся, набирая разгон для второго скачка. Следующий удар заставил ее выгнуть спину и завыть. На ее пунцовых щеках заблестели слезы. Я снова почти вышел, слушая, как с приятным чавканьем вслед за мной смыкалось ее лоно. Если б я не видел колыбели, я бы ни за что не поверил, что она рожала. И снова удар — слезы бурным потоком орошали ее щеки, стекая на золотистые волосы, разметавшиеся по постели, и на сбившуюся набок косынку. Я снова подался назад.
— Ще, — шептала она, сверкая синим морем из-под густых ресниц.
Еще удар. Она вскрикнула.
И уголки ее губ рванули вверх, разбивая глиняную маску боли и равнодушия. Еще удар. Крик громче. Улыбка шире — теперь она не вымученная, не болезненная. Она настоящая. Еще удар — она обхватывает мои плечи руками, раньше безжизненно свисавшими с краев лавки, прижимает меня к себе и жарко целует в губы, проникая языком почти так же глубоко, как я проникал в ее жаркое, истекающее соками жизни лоно. И ее волосы горели червонным золотом в свете церковных свечей, а за грязной занавеской радостно смеялся бог.
Я двигался все быстрее, она двигалась мне навстречу. Я прижимался к ней все плотнее, а она ко мне. Наши языки переплетались, а свет бросал причудливые тени на потемневшие от сырости стены.
А потом с протяжным стоном мы изверглись — я в нее, а она наружу — осветив светом нашей страсти полуразрушенную хату...
И мы заснули, крепко обнявшись, молчаливо условившись продолжить с рассветом...
А на рассвете ее не стало — я слышал, как замерло ее сердце.
И мне было невыразимо больно от того, что эти остекленевшие глаза больше никогда не озарит свет ярко-синего моря, что эти впалые щеки больше никогда не опалит румянец.
Но я был безмерно счастлив — на тонких побледневших губах застыла искренняя радостная улыбка...