Тогда она запила его остывшим чаем, и, ошарашенная своим непредсказуемым поступком, долго сидела, приходя в себя.
Всё её тело было опустошено, как от реального сношения...
...
Два следующих дня Елена Павловна на работу не ходила. Сказалась приболевшей.... Большаков имел ключи и корпел над стендами библиотеки самостоятельно.
Без хозяйки библиотеки его дело спорилась. Парень подтянул возникшие ранее отставания и, мог бы стать, своего рода, стахановцем, но капитанова жена, как внезапно занедужила, так, неожиданно и выздоровела. Направилась в конце второго дня проверить, что за время отсутствия, в руководимых оной «пенатах», делалось.
Большакова к её приходу уже не было. Отработав, определённые командиром роты часы, он отправился в свою казарму.
При всей личной сердитости на Большакова, Елена Павловна оценила размах его творчества, и (не утерпела!) заглянула в ненавистную тетрадку. Там было: « Е. П. догадалась о моих упражнениях с членом. Это хорошо! Пусть знает, что рядом есть тот, кто готов обслужить её ротик и киску! Теперь буду дрочить за последним рядом стеллажей. Если она туда придёт, я дам ей отсосать, а потом — выебу, как ещё никто не ебал!»
— Это уже слишком! — возмущению Елены Павловны не было предела. Её хотели (так и написано «выебать») в самой извращённой форме! Как даже супруг с ней не проделывал!..
— Нет, ну, какая самоуверенность?! — гневно размышляла она, устремляясь домой, к мужу. — Подумать только! «Выебу, как ещё никто не ебал!» Да мой Калинин любому онанисту даст фору! Он в этом деле — тайфун, ураган, цунами!... Приду, и даже не принимая душ, кинусь в его объятья! Пусть делает со мной, что пожелает!..
...
Переступив порог квартиры, Елена Павловна застала «цунами» в трусах и с утюгом. Калинин готовился заступить на дежурство по части. Проглаживая через влажную тряпицу плотные, словно из жести, борта офицерского кителя, он ловко оббегал гладильную доску и громко вторил, гремевшему из кассетного магнитофона маршу «Прощание славянки».
Ранее отутюженные брюки висели на спинке кровати, а ожидающая своей очереди рубашка, лежала поверх, стоящего у кровати, табурета.
Сама кровать была аккуратно застелена. Одеяло (оно же — покрывало) подвёрнуто под края матраца и натянуто. Линии заворотов чётко обозначены безупречными прямоугольными гранями.
Такую, по-военному, образцовую постель мять раньше времени у офицера Калинина считалось преступлением.
Лена сняла шубку, стащила с ног сапоги и, соображая, с чего начать склонять супруга к интимному, присело на край трюмо. Пока добиралась домой, легко представляла, как это сделать, а пришла и решимость поубавилась. В их семейных взаимоотношениях правили пуританские привычки Калинина.
«Был бы ковёр... — тяжело дыша, соображала Лена, глядя то, на ненавистную ей сейчас кровать. — Упали бы на него и — всё!... Надо с первой получки купить... не откладывая!... На ковре всегда места много... А теперь, как же?...»
«... повернуть лицом к стене, наклонить да засадить по самые помидоры!...»
Это был вариант! Осталось только крикнуть: «Ну, мой капитан, бросай всё, я пришла!»...
Капитан отсалютовал приходу супруги поднятым над головой утюгом, и продолжал глажку
— Калинин! — сказала Лена. — Хочешь, я уволюсь с работы и буду сидеть дома?
— Что-то случилось? — прервал «пение» капитан.
— Случилось...
Лена выключила магнитофон, подошла к мужу и протянула руку к хозяйству в его трусах:
— Я соскучилась...
— Стоп! — скомандовал Калинин. — Во-первых, у меня в руках горячий предмет. Во-вторых — ты не совсем здорова. В-третьих — сейчас нет времени ЭТИМ заниматься. Через полчаса я должен быть на разводе.
— А у меня к тебе такая нежность! Давай, потратим хотя бы минут десять?... Ты ведь надолго уходишь...
— Всего на сутки. Потом снова будем вместе...
Капитан повесил на самодельные плечики отглаженный китель, разложил на
