слова прозвучали гулко, хрипотца в голосе выдавала возбуждение. Она плавно убрала руку. Он даже мысленно выдохнул.
— Мы хорошая команда, — впервые она была столь словоохотливой рядом с ним, — посмотрите, насколько красивым получается у нас забор.
«Ага, это потому, что принимал тебя за мальчика-курьера. Теперь я не смогу нормально работать. Кое-что пониже живота не даст мне сгибаться и приседать», — подумалось ему.
— Это точно, — произнёс он.
— А Вы, оказывается, не болтун, — она заливисто засмеялась и сбежала с крыльца. — Пора работать! Раньше закончим дело, раньше пойдём гулять смело!
«Гулять? С кем гулять? Куда гулять?», — с тихим шелестом мозг отключился, как перегревшийся кинескоп телевизора. До конца работы он чувствовал себя автоматом. Автоматом с неслабым таким стояком.
*****
Эта бабища привязалась к нему на обеде. Просто подсела за его столик, жеманно поджав нижнюю губку. Он не сразу проявил расположенность, но чуть позже они разговорились. Ей было всего лишь 19 лет, но выглядела она, пожалуй, старше его лет на десять. Огромная, монументальная, но не рыхлая, она приехала из какой-то дальней деревни в поисках работы. Семи пядей во лбу не была, а вот силищей Бог не обидел. Потому и устроилась в столовую тягать котлы, чистить печи, выволакивать мусор. Ростом она была не выше него, но мясистые руки и ноги делали её настоящим великаном. Круглое, простое лицо было не лишено дружелюбия. Оно располагало. Не было красивым, но и долго смотреть на него было приятно. Волосы — вот её основное достоинство. Не стриженные с самого раннего детства, они были ниже колен. Она собирала всё это великолепие в росу толщиной в руку (в руку обычного человека, ибо её руки по толщине превосходили все, которые он когда-либо видел). На ней всегда были простые платья, сарафанчики. Ничего изящного (на такое тело сложно найти что-то изящное), но довольно женственно. Однажды она похвалилась, что шьёт одежду сама.
— Так и дешевше, и красивше, — сказала она.
Ни разу он не видел её в брюках или джинсах. Только платья и юбки пристойной длины. Было забавно наблюдать, как она помогает мужикам толкать сломавшуюся дрезину, (сама вызвалась), в лёгком сиреневом сарафанчике, с этой своей косищей. Так и хотелось затянуть что-то вроде «эй, дубинушка, ухнем!» Впервые в постели они оказались по её инициативе. Нисколькечко не смущаясь, она однажды за обедом прямо сказала ему, прохлопав несколько раз пушистыми ресницами из-под густых бровей:
— Томно мне, с самой деревни своей не яблась. А тело просит...
Он же не мог отказать, раз тело просит. Так время от времени они занимались сексом? Любовью? «Яблисъ?» В общем, по её словам, «у них бывало». Секс с ней был скучен, как скучен бывает деревенский пейзаж в межсезонье. Пылишь себе по грунтовой дороге, а вокруг степь, покрытая бурьяном, ни кустика тебе, ни цветочка. Она лежала на спине тихонечко, иногда немножечко вздыхая и ворочаясь, если затекало тело. Они не разговаривали. Он бодро и стремительно трахал её, но без выраженного удовольствия. Она разрешала мять её гигантскую грудь, но о том, чтобы удовлетворить друг друга орально, побрить свои дикие лесные заросли или сменить положение тел речи быть не могло.
— Я же не шлюха городская, а приличная девушка, — отсекала она его попытки познакомить её с разнообразием в сексе.
Он подозревал, что оргазмов она не испытывала. В этом они были на равных. Он наблюдал, как и что она ест. Каждый день одно и то же. Сводить её в ресторан было невозможно («очень дорого! «), предложить попробовать новую еду — нереально («а ну как отравлюся? «). Даже просто поесть мороженое на улице он ни разу не смог её уговорить («руки не помыты, проберёт»). Казалось бы, что ему с ней такой делать? О культуре не поговоришь — уставится в «Дом-2» или какой слезливый сериал и вяжет; никуда не сходишь, даже в гости; секс не представляет никакой ценности. Но он
