все в порядке, она отпустила меня. Рельеф чуть сгладился, она подняла полотенце с пола, и стала вытираться.
— Мне и от матери влетит, если вдруг узнают, — сказал она, проведя полотенцем по грудям — так что молчи. А еще больше мне влетит, если я не выиграю. — она фыркнула на меня, и принялась вытирать свой мокрый крепкий зад, — так что в каком то смысле, от тебя это тоже зависит. Будешь делать мне массаж каждый раз и... ну и всё остальное. Я не в восторге от того что происходит. Что я км...
— Сосешь у своего брата? — сказал я и почувствовал как вновь возбуждаюсь.
— Да, — она чуть покраснела, — но не болтай! Мама убьет и тебя и меня. И не думай там ничего себе, ты ведь понимаешь, что это всё ради моей победы? — она глянула на меня, как будто ища поддержки или оправдания, — Это ведь не секс между родными? Верно? Это всё ради победы! Я никогда в жизни на такое бы не согласилась, если бы не чемпионат. Ты ведь понимаешь, братишка?
— Да, понимаю.
— Молодец, — она вытерлась и вновь обернулась полотенцем, — а другие не поймут, и мама не поймет.
Мне показалось, что она разговаривает сама с собой. Как будто убеждает себя.
Тут она хихикнула, словно ее насмешило, нечто из своих мыслей.
— Мама ведь говорит, что мы должны заботиться друг о друге. А ты всё-таки мужчина. Так что ты должен помочь мне выиграть! Ясно? Любой ценой!
Она грозно посмотрела на меня сверху вниз.
— Хорош таращится, Помогу.
Умываясь, я глянул на себя в зеркало. Взъерошенная шевелюра и вытаращенные глазищи. Похож на персонажа мультфильма. Персонажа, которого терзают сомнения. Я, понял, что нужно поговорить с Митькой. Поговорить об этой Штуке.
Звонок еще не прозвенел, а я уже был в классе. Нужно перехватить Митьку в дверях, до начал урока. У меня еще минут пятнадцать. Объяснить ему, что и как. Посоветоваться.
Меня разрывали тысячи сомнений. С одной стороны, мое тело выло и хотело ощутить рот спортсменки сестры на своем члене, а мои руки тряслись, желая помять округлости матери. С другой стороны, мой моральный компас тянул меня в сторону, как можно дальше от диких, животных инстинктов.
Но правильно ли я поступаю, открывая Митьки все карты? Может он сделает, что то еще более плохое? Хотя, что может быть хуже, чем насаживать рот сестры на член и мять сиськи матери. Или, что может быть лучше? Дилеммы терзали меня.
— Басов не стой в дверях. Проходи, садись. Что так рано? — Екатерина Валерьевна скрипя ручкой, что то записывала в журнале. Она даже не смотрела на меня. Ее речь была с эдакой, металлической ленцой, — то вообще не ходите, то за пятнадцать минут до начала уроков забегает. Ты свой энтузиазм своему другу, Прокудину, передай. У него будут серьезные проблемы в конце года.
Она подняла голову и строго посмотрела на меня, словно это от меня зависит, сдаст Митька экзамены или нет.
Иногда мне казалось, что ее отлили на заводе, по производству киборгов, как в каком ни будь японском аниме. Внутри она сделана из стали и микросхем, а поверх натянута кожа дико привлекательной женщины. Даже как она укладывала прическу, волосинка к волосинке, и застегивалась на все пуговицы, роднило ее с девушками-роботами из фильмов.
Ее внутренняя холодность, в сочетании с точеной фигурой и тугими сиськами, могли свести с ума любого.
Я облизнул и закусил губу. В конце концов, что в этом такого? Почему бы чуть-чуть не пошалить? Ведь это лучше и, скажем так, более невинно, нежели тискать своих кровных родственниц. Верно? Да и прибор проверить надо, вдруг он только на родных действует. Ничего такого. Просто шалость.
— Елене Николаевна, какая жарища тут у нас. — Сказал я, включив прибор на руке.
— Да, жарковато.
— А окна нельзя открывать — продует ведь. — Я подошел к ней, насвистывая какую то мелодию.
— Басов, сядь на свое место.
— Еще урок не начался, как только звонок прозвенит, сяду, а пока я, вроде как, на перемене.
— И то верно, —
