выкрасил...
— Что?!
— Я ОЧЕНЬ хочу, чтобы это сделал ты.
Юля смотрела на нее, не веря своим ушам. Резиновое существо подало ей бритву и поднос с красками, а затем принялось сдирать с себя резиновое трико.
— Раз такие пироги — значит, мне уже можно не ... торчать в этой чертовой резине, — сказал я, когда мне удалось наконец высвободить голову.
Юля смотрела на меня, открыв рот. Сказать, что она была поражена — значит не сказать ничего.
— Ты? Это был ты? — наконец хрипло произнесла она.
— Ну а кто же, по твоему? — ответил я.
— Но... но как ты узнал? Про меня и... про все это? Как ты догадался?
— Он отследил в компе историю твоих дрочек, твоих тайных интрактивных мастурбаций, мой маленький лысый песик. Он быстро понял, с кем имеет дело, и решил организовать тебе небольшой подарок на день рожденья. А меня попросил помочь, — сказала Катя.
— Ты... ты знал? Ты догадался? — спросила Юля, глядя на меня, как на божество. Мне ничего не оставалось делать, кроме как скромно кивнуть, подыгрывая великодушной Катиной брехне.
— И... и вот то, что я с Катей... тебе это ничего?
— Наоборот: я готов смотреть до опупения, как вы лижетесь. Только обязательно зовите мне наблюдателем, — ответил я. Я и в самом деле ни капелки не ревновал Юлю к Кате и, глядя на их секс, любил Юлю еще больше.
— Боже!... — Юля подскочила и кинулась мне на шею. Она снова ревела. — Так вот что ты имел в виду утром, когда сказал, что главный подарок впереди... И то, что я теперь лысая... Боже, это ведь ты меня побрил... сам...
— Мне было это нелегко, — сказал я. — Но ты мне очень нравишься лысая. Гораздо больше, чем с волосами.
— ... Кстати о лысинах. Меня кто-нибудь побреет? Песик, сладкий мой, твой праздник еще не окончен. Ведь тебе этого хочется, я знаю. Я вся твоя. Вся, с ног до головы. Делай со мной, что хочешь. Я — твой подарок...
Катя села на край кровати, подставляясь Юле.
Юля посмотрела на меня, потом на Катю, потом снова на меня... взяла бритву, включила ее — и, краснея всем черепом, как помидор, от лысой макушки до кончика носа, поднесла ее к Катиной шевелюре и медленно пробрила в ней лысую полосу...
Катя закрыла глаза.
... Ночью я лежал в кровати и вспоминал Катю, лысую, выкрашенную черной и зеленой краской, неузнаваемую и жуткую, как самый настоящий чертик; вспоминал, как они упоенно пачкали друг друга, сидя на Катиной постели и заляпывая ее густыми брызгами, и как вдруг бросили кисточки и кинулись друг к другу, и слепились ртами, и начали тереться лобками, грудями и всем телом, и как я ебал Юлю, лежащую на спине, а та лизала Катину щель и захлебывалась соками, текущими из нее, и как мы все втроем кончали, вцепившись друг в друга...
Совесть у меня была чиста: я не изменил Юле и не трахнул Катю (хоть та и приставала ко мне), а их секс считать изменой никак не мог.
Меня занимало другое.
Интересно: почему Юля назвала Катю по имени?
Ведь они вроде как незнакомы...
***
Проснувшись ночью, я обнаружил, что Юли рядом нет.
Почему-то это встревожило меня. Соскочив с кровати, я прошел в коридор и увидел, что в кухне горит свет. Оттуда доносился Юлин голос. Судя по всему, она с кем-то говорила по телефону.
«С кем? В такую пору?» — думал я.
Подкравшись ближе, я услышал:
—... Нет! Все кончено, Серега, ты понял или нет? Я остаюсь с ним. Ты не стоишь и его мизинца! Он понял, сам понял, понимаешь? и мою самую заветную, самую тайную мою мечту, которую я никогда не решилась бы сама... а ты смеялся надо мной, ты забыл? Когда я тебе все рассказала — ты смеялся надо мной, как над ненормальной извращенкой, ты забыл, Серега, да? А как ты запрещал мне Катю? Он разрешил мне... он обожает меня, ты понял? А ты... я, значит, лысое чучело? Да? Сам ты чучело... патлатое! Идите вы нафиг вместе с мамой, видеть вас не хочу, уроды!
Юля кричала в трубку и плакала. Я не выдержал и нарисовался в дверях.
— Ты... ты все слышал, да? — она обмякла на стуле.
— Да,
