вам тама, на Хрустальном?
— Туристы мы, — повторила жена, — 5-й год уже туда ходим с мужем. Каждое лето. Красиво там, природа, озеро...
— Да уж. Баско! Помоложе была, тоже бегали туда с девками... Но только мост там сгорел давеча. Молния. Шибко пылало!, — бабка начала повторяться.
— Бабуль, а лодки тут нет в деревне?, — прервал я
— Откель? Никифор вот жил, рыбалил, была у него лодка. Но помер лонись. Река стала потом, раздавило евоную долбушку. Нету лодки.
— Жаль. А в Уяровке мост стоит?
— Стоит, стоит, дитятки. Чаво с ним сдеится. Только далеча дотуда. Верст десять чай.
— Да мы знаем, — сказала Маша, — а переночевать тут где можно?
— Да где хотите. Избу любую выбирайте. Или истопка на угоре справная. Там можно. Только к себе я вас, милые, не пущщу. Уж не серчайте. Одни мы с Котиком живем. Одни.
— Нет, нет. Мы и не просимся, бабушка! Вот тут на другом краю хороший дом видели. Там можно?
— Это Никифора изба. Помер он. Дурное там место. Худое. Не надо там.
— Почему дурное?, — заинтересовался я
— Бесы там! Никифор их привечал. Оне ево и сгубили, окаянные.
Это было уже интересно. Мы с женой переглянулись, и по чертикам в ее глазах я понял, что ей тоже сразу захотелось остановиться именно там. Я даже представил себе, как она потом будет взахлеб рассказывать подружкам о ночевке в доме, полном нечистой силы.
— И что эти бесы там делают?
— Неживут. А чо им ешшо делать-то?
— В смысле «неживут»?
— Живут живые. А енто — нежить, неживет значицца! Не надо вам тудать.
— Да мы бы и не пошли, бабушка, — вступила Маша, — просто там единственный дом, где окна целы. Или еще есть?
— Несть. Были давеча тут тоже... туристы. Все стеклы побили, ироды. А Никифора дом не тронули. Бесы его боронят.
— А они какие? Бесы эти?
— Бесы — оне и есть бесы. Разные.
— Страшные?, — не унималась Маша.
— Для кого как, дочка. Кто духом силен, тех они сами пужаются. А кто слаб... Мужу твоему не страшны оне, вижу. А вот ты дочка — слаба духом, слаба... Крещеная?
— Да, а что?
— Не надо тебе туда. Не веруешь ты!
— Так я с мужем! Защитит защитник. Да и не боимся мы.
— Ну... Тады молись, молодка. Всю ночь молись. Авось минет.
— Что минет то?
— Утомилась я. Старая. Пойду я. Я свое сказала. Не шумите тока. И не берите оттудова ничего!
Она развернулась и, вздыхая и бормоча нечленораздельно, уковыляла в дом. Мы с Машей переглянулись и дружно рассмеялись.
— Ну что? Навестим бесов?, — весело спросил я
— Пошли конечно! Не на сквозняке же спать! Молитвы знаешь?
— Отче наш, иже еси на небеси... Нет! Дальше не помню. А вот еще: хлеб аз есмь. Аминь! Все!
— Зачет! Будешь меня охранять. Главное — про «хлеб аз есмь» не забудь!
Мы подхватили рюкзаки и в радостном возбуждении пошли к дому Никифора. Дом оказался в приличном состоянии. Окна, двери — целы. Все убранство на месте: посуда, ведра, нехитрая мебель. Разместились мы с комфортом. На кровати лечь побрезговали: вдруг именно на ней этот самый Никифор преставился. Вместо этого собрали все половики и разложили их посреди комнаты в несколько слоев. Получилось роскошное мягкое ложе. Маша даже нашла в комоде относительно чистые простыни. Придирчиво изучила их, но все же стелить не отважилась. Решили обойтись спальником. Перед сном перекусили чуть-чуть и, несмотря на ранний час, решили лечь спать.
Спал я плохо. Всю ночь меня тревожили какие-то скрипы и шорохи, которыми был наполнен старый дом. Умом я понимал, что скорее всего это просто звуки рассыхающейся древесины и мыши, но все равно было жутковато. Все-таки старая карга глубоко поселила во мне тревогу своими бесами. Зато Машка дрыхла безмятежно, словно доказывая, что бабка ошиблась. Это она сильна духом, а не я. Не помню, во сколько я отключился, но спал, казалось, всего минуту. Жена бесцеремонно растолкала ... меня.
— Вставай, лежебока! Уже 6 утра. Идти пора.
Вылазить из уютного спальника сперва не хотелось,
