придумала ... «Это», — крутилась в ее мозгу философская мысль, сокрушая все прежние каноны и запреты, которые постоянно внушал ей ранее окружающий ее мир.
Он же думал совсем о другом. Она была у него далеко не первой. В его деревеньке осталось несколько девчонок, которые частенько бывали у него на сеновале. Да что там говорить! Когда деревенские бабы, с ведрами в руках и белыми косынками на головах приходили к нему на широкую поляну, у реки, на солидном расстоянии от деревни, чтобы подоить своих буренок, а он в это время голяком купался в речке, охлаждая молодое тело, распаленное полуденным зноем, то нередко слышал их задорный смех, а то и приглашение порезвиться вместе. Он невозмутимо отмалчивался, но иногда какая-нибудь наиболее назойливая бабенка до того допекала его, что он просто манил ее к себе, хватал и тащил в воду, где и трахал девицу на виду у баб, раскрывших рты от удивления. Было видно, что они никак не ожидали такой смелой выходки от их молчаливого пастушка.
— Ты что это, Александр?! Совсем стыд потерял? — корила его одна из солидных матрон, ощупывая фигуру паренька алчущим, похотливым взглядом.
— А чего это они?! А эта сама на «Огурец» запрыгнула. Разве тут устоишь? — отмахивался он и, щелкнув кнутом, загонял подоенное стадо в реку.
— Да. Надо тебя взять в руки, а то совсем испохабишься. В полночь жди на сеновале. Приду воспитывать тебя, — отвечала та, и он понял, что сегодня от ее пышных форм ему никак не отвертеться. Да. В ночь с такой партнершей ему приходилось порядком постараться, чтобы под утро она, едва дыша, еле выползала из-под горячего тела парня.
В деревне все было гораздо проще: «Хочешь? Пошли... «. А сейчас он драл городскую, эмансипированную девицу, воспитанную и взлелеянную в хорошей, интеллигентной семье, где никто даже не смог бы и помыслить, что их красавица, умница, отличница и прочая, прочая... дочь, вдруг уцепится мертвой хваткой за длинный и толстый член диковатого, деревенского, низкорослого, неотесанного парня, с курсантскими погонами на плечах и тремя «галочками» на рукаве.
— У! У! У! — мычала она в такт его качкам, потеряв голову от сладострастия.
— Эх! Эх! Эх! — отвечал он ей.
— ... Первый раз в тайфуне? — спросила она его, но он уже понял, что это не ее голос, услышав сквозь сон голос старпома, который пришел на мостик, чтобы подменить командира и, увидев озабоченное лицо вахтенного офицера, решил подбодрить его.
— Так точно! Первый, — послышался голос лейтенанта, а ему опять показалось, что это спрашивают его в том далеком году его юношества, когда он впервые познал женщину.
В то время в их деревне, как и во многих других, по субботам мылись в своей бане. Мылись всей семьей: и мужчины, и женщины вместе с детьми. Никто тогда не считал зазорным смотреть на голые тела друг друга. В бане среди сельчан это считалось нормальным и естественным. Ему тогда было двенадцать. Поглядывая краем глаза на белую, пышную грудь матери, ее темную ямку пупка, крутые бедра и черный треугольник волос в низу живота, он чувствовал, что ему чего-то хочется. Он еще не понимал чего, но тут он заметил, что его член стал надуваться, вытягиваться вперед и вдруг встал торчком. Он попытался прикрыть его шайкой, но мать уже заметила и толкнула бедром мужа.
— Иван. Глянь-ка на Сашку. Никак у нас мужичок объявился?
— Вот я ему сейчас задам! А ну! Ходь за мной! — подтолкнул он сына в предбанник и, открыв дверь, вытолкнул его прямо в снег.
— Ты что, Иван, сдурел?! Простудится ведь... , — всполошилась мать, пытаясь заступиться за сына.
— Чаво?! Пущай охолониться малость. Тады дурь из башки и выскочит, — бушевал отец, валяя сына в сугробе.
И Сашка действительно простудился. На следующий день был жар, и его трясло, как в лихорадке. Позвали бабу Феклу, известную в деревне
