Романтика похоти. Т. 2 гл. 5 — миссис и мистер Браунлоу, продолжение
Бесполезно остановиться на нашем расставании на следующий день. Моя мать сопровождала нас в город, где мы должны были взять наёмный экипаж. Он подъезжает. Моя бедная мать едва в силах произнести своё благословение и «прощайте», и я вижу, что слёзы сбегают вниз на её почтенные щёки, поскольку она машет своим носовым платком до тех пор, пока экипаж не сворачивает за угол. Конечно, моё сердце было полно, разве могло быть иначе, когда впервые покидаешь родной дом. Моя тётя обнимает меня рукой за талию и кладёт мою голову к себе на грудь и успокаивает меня, как может; но переполненное сердце должно выразить себя. К счастью, внутри кроме нас никого нет. Моя тетя очень нежна, а доктор — также. Вскоре мои рыдания заканчиваются, и я начинаю засыпать; причём в момент сильного горя нахожу некоторое утешение в мысли прижаться к этим славным сферам. Моя тетя часто целует меня, и я отвечаю ей, нарочито надувая губы, что, как я представлял себе, должно скорее всего понравиться ей.
Я сплю, пока экипаж не останавливается на ужин, охотно ем, и, как может быть предположено после моих тяжёлых трудов в конце недели, скоро снова засыпаю мёртвым сном.
И не просыпаюсь, пока не начинаю чувствовать, как в глаза лезет дневной свет, и не тороплюсь открыть глаза, силясь вспомнить, что со мной было накануне. Приходя в сознание, обнаруживаю, что чья-то рука мягко сжимает и будто отмеряет размер моего стоящего хуя. Его твёрдость, я думаю, вызвана давлением воды в мочевом пузыре. Дыхание моё становится тяжёлым, и у меня нет сил предотвратить какую-то пульсацию моего хуя, вызываемую мягкой рукой, осторожно исследующей его состояние через мои брюки. Кажется, что тётя только что начала свои манипуляции, лишь заметив выпирание под моими брюками из-за его больших размеров. Она прижимает свое колено к колену сидящего напротив доктора, который, я предполагаю, спал на ходу, и шёпотом — но я слышу — обращает его внимание на моё экстраординарное развитие:
— Пощупай это, мой дорогой, но только очень осторожно, чтобы не разбудить его. Ничего себе дрекол! Разве можно было только себе представить его величину? Он вполне побьёт покойного капитана гренадёров, к которому ты имел обыкновение так ревновать.
Доктор щупает, и, я думаю, тётя расстегнула бы мои брюки, если бы карета внезапно не остановилась у гостиницы, в которой нам предстояло позавтракать. Тут по необходимости они трясут меня. Я и действую так, словно внезапно пробудился ото сна. Как только мы выходим из экипажа, я шепчу доктору:
— Пожалуйста, дядя, я очень сильно хочу заняться пустяками.
— Пойдём сюда, мой дорогой мальчик.
И отведя меня за несколько фургонов в ярде от гостиницы, где мы не были бы замечены, говорит:
— Здесь мы можем оба помочиться на эту решётку.
И, несомненно, чтобы придать мне храбрости, вытаскивает свой собственный стоящий хуй. Я понимаю, что он хочет, и вытаскиваю свой собственный во всей его длине и силе.
— О боже, Чарльз, какой огромный петух у вас! И часто он так стоит?
— Да, дядя, каждое утро это причиняет мне такую боль, пока я не займусь пустяками. И что плохо: эта завитушка становится всё больше и больше, хуже и хуже — год назад она не была и в половину такой большой, как сейчас. Не знаю, что и делать, чтобы вылечиться от этой очень болезненной твёрдости.
— Что ж, ладно, мне надо поговорить с вашей тётей. Возможно она сможет помочь вам. Вы когда-либо говорили об этом ещё с кем-либо?
— О, нет, дорогой дядя! Мне же очень стыдно. Но когда я увидел, что у вас также... такая же самая завитушка, я очень обрадовался: ведь у вас можно спросить совета. Не так ли?
— Совершенно верно. Всегда консультируйтесь со мной об этой части вашего тела, независимо от того, что вы можете чувствовать.
Мы
