обхватила пальцами мои яйца, взяла все «хозяйство» в горсть и игралась с ним, пылко целуя и вылизывая все сверху донизу.Этот «неправильный минет» был волшебнее всех «правильных», вместе взятых. Я стоял, подставляясь ей, — а она выгнулась голая, вся в мыльной пене, мокрая, теплая, блестящая, — и вылизывала мне самое чувствительное место на моем теле, вкладывая в ласки всю свою благодарность. Она гладила мне яйца, попу — и мне казалось, что у меня между ног расцветает сказочная орхидея, наливается, набухает невыносимой сладостью...Когда пришло время того, что нельзя описать, я забрызгал ей все лицо и волосы: она не взяла член в рот, когда он плевался спермой, а только лизала его, фыркала и смеялась, с интересом наблюдая за моим оргазмом. Такая неопытность вдруг умилила меня до крайности, и я расцеловал милое забрызганное личико, — и потом долго, с наслаждением мыл ей голову, перебирая мыльные пряди, зарываясь в них, массируя ей кожу на голове... Долгожданный оргазм переполнил меня истомой; не боясь уже ничего, я залез голышом к ней в ванну. Она засмеялась от радости — и мы терлись, лизались и ласкались, как маленькие дети. Если б мне раньше сказали, что возможна такая близость без знания языка — я б рассмеялся в ответ. Мы обращались друг к другу без стеснения, каждый на своем языке, — и каким-то чудом понимали друг друга. Не всегда с первого раза — но тем не менее...В истоме ласк, горячей воды, пара и мыльных хлопьев пролетело Бог знает сколько времени. Наконец мы вытерли друг дружку, я отвел Орхидею на кровать, уложил ее, заставил раздвинуть ножки — и тщательно вымазал лечебным кремом ее писю и анус. Она морщилась и кряхтела — ей было больно; не в силах удержаться, я поцеловал розовый бутончик — нежно, чтоб не причинить боли, — и обцеловал внутреннюю поверхность бедер, на одной ножке и на другой... После этого все мыслимые преграды отпали — Орхидея блаженно заскулила, запустила пальцы мне в волосы и прижала к своему телу. Минуту или две я вжимался в ее горячее, распаренное бедро, и ноздри мне щекотал пушок ее лобка. Это был момент полного растворения друг в друге... Думать об этом было невыносимо больно, ибо близилось наше прощание.Заставив себя оторваться от Орхидеи, я объяснил ей, что у меня самолет через 4 часа, и что я должен проводить ее. Она поняла. Остаток времени мы провели молча, без ласк — чтобы не растравлять друг друга. Все было ясно без слов, и даже без прикосновений; мы поели, потом она еще раз попробовала дозвониться родным, не смогла... мы вышли, сели в такси, Орхидея назвала адрес...Я ехал в каком-то ступоре. Ничего, кроме мысли о расставании — сейчас, скоро, совсем скоро, — у меня в голове не было. Любовь отшибла во мне все остатки здравого смысла... Приехали, вышли; она пошла было к маленькому чистому домику, остановилась вдруг в нерешительности, посмотрела на меня... и мы сами не поняли, как очутились в объятиях. Мы обнимались неистово, отчаянно, и не целовались, а вжимались лицами друг в друга...Наконец я ослабил объятия — меня будто подталкивал какой-то черт, ускоряющий разлуку, — она пошла было к дому... «адресс! адресс!...» — вдруг закричала она — и снова ринулась ко мне. Меня как током ударило, — ну конечно! Я выдрал дрожащими руками листик из блокнота и написал ей свой московский адрес. Она взяла его, посмотрела на меня — пронзительно, отчаянно, как не смотрел еще никто... я выдержал этот взгляд ровно две секунды, после чего дьявол развернул меня — и я прыгнул в такси, думая о том, что секунду назад видел свою любовь в последний раз.«Расставанье — маленькая смерть». Я настолько одурел от любви, что не догадался записать вместе с адресом ни телефона, ни мэйла, ни даже своего имени! Более того, — я не знал ни имени своей возлюбленной, ни ее адреса. Она так и осталась для меня Орхидеей — цветом, который сорвали и
