через десять минут она уже мирно сопела в кровати. Без этого ритуала — обязательно «потрогать» Лину перед сном — и я не чувствовал себя спокойно; а так, убаюкав Лину, я будто знал, что заработал право на сон.Эта многолетняя привычка въелась в нас обоих так крепко, что вышибить ее было невозможно. Когда мы стали старше, мама потребовала было, чтоб мы спали в разных комнатах, а Лина перестала раздеваться передо мной, — но Лина закатила такую истерику, что мама поспешно сдала позиции, и мы получили вечное право спать в одной комнате и оголяться друг перед другом столько, сколько нужно. Спать в одежде Лина тоже совершенно разучилась, и нередко шла по утрам чистить зубы совершенно голой.Когда мы стали подростками, а затем юношей и девушкой, — ничего не изменилось ни в нашей дружбе, ни в привычке к «троганью холки». Мама давно плюнула на «неправильное» поведение ее детей, — лишь бы Лина была спокойна. Каждую ночь Лина, жмурясь от удовольствия, стягивала с себя ночнушку, подставляла мне все свои изгибы (это называлось «испечь хвостик»), а я нежно водил кончиками ногтей по всему ее телу — от затылка до попы, от плеч до бедер и ножек, от грудей до лобка... Временами я поглаживал ее тело покрепче, временами переходил на совершенно невесомую «пухотерапию»... Во время этой процедуры мы беседовали, обменивались дневными впечатлениями, — пока Лина не начинала зевать, кунять и, наконец, — мирно посапывать. Я выключал свет и тихонько шел к своей постели.Я помню, с каким интересом я наблюдал за тем, как меняется тело Лины, — как она растет, как у нее округляются груди, бедра, начинает расти пушок на лобке, как он густеет, темнеет... Все это было предметом наших беззастенчивых бесед; Лина, как и все девочки, мечтала поскорее превратиться во взрослую женщину, и нетерпеливо ждала, когда же у нее будет «настоящая грудь». Хорошо помню, как я однажды осознал — с удивлением и радостью, но безо всякого стыда или стеснения, — что моя маленькая Лина уже настоящая секс-бомба. Ей было тогда 16 лет. Тут же я и доложил ей об этом — к бурному ее удовольствию. Мы долго тогда болтали про наши подростковые влюбленности, делились интимными тайнами, лежа в одной кровати...Здесь я должен сказать вот что: хотите верьте, хотите нет, но в наших отношениях с Линой тогда начисто отсутстововал эротический компонент. Мы так привыкли видеть друг в друге брата и сестру, что эта привычка просто не позволяла нам возбуждаться друг от друга. Когда мне было 19, а Лине — 18 лет, — мы могли ласкаться, гладить друг друга по всему телу, целоваться (не взасос, конечно, а нежно, одними губками — но зато с большим чувством и по всему голому телу, безо всяких табу), прижиматься друг к другу, крепко обниматься голышом — настоящего возбуждения никогда не было. Была только огромная, беспредельная нежность, и — легкое волнение в крови и в гениталиях. Член мой всегда находился в такие минуты в «взволнованном» состоянии, но никогда не поднимался и не вставал. Лина тоже никогда не мокрела — даже если я трогал ей писю (что, хоть и нечасто, но случалось). Мы видели друг в друге брата и сестру, и НЕсексуальный характер наших отношений закрепился у нас в подкорке.Мы чувствовали и сознавали, конечно, пикантность наших вечерних обнажений — и частенько подшучивали над ней; эта пикантность была очень приятна — как легкая эротическая щекотка, — но в возбуждение не переходила никогда. Тем более, что мама знала про «троганье холки», и нередко заходила во время этого процесса к нам. Я гладил Лину за взрослые уже груди (не за соски, конечно, а рядом), щекотал ей бедра, попу и «щечки» — на виду у мамы, — а мама что-нибудь рассказывала нам...Лина тоже «трогала» меня, только не так, как я ее — мне нравилось совсем по-другому: сильнее, иногда «зверски», с нажимом. Лина называла меня толстошкурым мамонтом и говорила,