— еле выдавил он из себя, — господи, да что ты делаешь? Что с тобой? Я не понимаю тебя... Не стыдно перед сыном?
Это вырвалось само собой. Потому, что возбуждение уже начало дурманить ему голову. Глаза матери потемнели, она смотрела на него с каким-то вызовом:
— Ты глава семьи... Ты многое сделал для нас, для меня, для девочек. Старейшины не разрешат тебе брать жену, пока ты не поднимешь на ноги девочек... Наложницу ты сам не захотел брать. А ты молод, горяч... , — глухо говорила мать, опустив голову, — Я всё понимаю, мой мальчик. Я тебя не веню... Ты не обидишь меня. Думаешь, я не замечаю твои взоры на себе, и не чувствую, как ты воспламеняешься, когда мы вдвоём в бане? Я всё пойму, сын. Это часть моего материнского долга... Я должна быть и буду покорной и послушной твоим желаниям... Ты вправе распоряжаться мной, — ты глава семьи, — тебе и решать..
Игорю пришлось дождаться, когда к нему вернётся дар речи. Он был, словно, в прострации, и не верил в то, что слышал. Слова матери будили в нём тайные сокровенные мысли и желания, но разум брал вверх. Великий грех возлечь на любовном ложе со своей матерью! И то, что она так красива и ладна, — это было его крестом, душевной борьбой похоти с разумом, которую он вёл в самом себе, внутри себя, с самого своего возращения с похода. И, которую, конечно, тщательно скрывал от матери. О чём не решался сказать на исповеди даже священнику.
Он кашлянул, в горле стоял ком.
— Мам... Господи... Что ты... Да я же имел ввиду совсем другое... Яромирово семейство где разместить-то всё в доме, а? Вот я и... я только из-за этого, мам..
— Правда? — просто ахнула мать. Она глубоко вздохнула. Это был вздох облегчения, сомнений в том не было никаких. Мама отпустила своё платье, и словно, без сил опустилась на медвежью шкуру, что устилала пол. Игорь видел, как от стыда зарделись ярким румянцем её щёки, потом шея и даже руки. Она не смела поднять глаз на сына, — до того ей было стыдно.
— Прости меня, сын. Представляю, что ты теперь думаешь обо мне... Мне стыдно. Я заслуживаю самого сурового наказания... Я ужасно ошиблась..
Игорь усмехнулся. Ему было жалко мать, но интерес терзал его больше:
— Мам, а ты действительно была готова лечь со мной, со своим собственным сыном? Это не укладывается в моей голове.
Она робко, вскользь, взглянула на него, словно, побитая собака. Заискивающе улыбнулась..
— Прости меня, Игорёша... — она обняла голые ноги сына, и прижалась щекой к его коленям.
— Мам, ну... , — шевельнул ногой Игорь.
Мама замерла, но потом кивнула, не отрывая щеки от колена сына.
— Да... Ты ещё очень молод и многого не понимаешь... , — тихо произнесла она, — не сказать, что я бы пошла на это с радостью, или испытала бы от этого счастье, — конечно, нет, сын, — я бы пошла на это из-за материнского долга..
Игорь аж присвистнул:
— Мам, у тебя какое-то странное понимание материнского долга... Тебе не кажется? Ты это в какой библии вычитала, а?, — он откровенно подтрунивал над матерью, ну, никак не мог от этого удержаться.
Мама всхлипнула:
— Ты не знаешь всех законов Оленича. Удел женщины здесь ублажать, рожать, готовить и работать, но главное слушаться мужчину, главу семьи. Так заведено. Дочь слушается отца, сестра брата, жена мужа, мать сына. В Олениче матерям часто выпадала участь быть наложницей сына. Мужчины часто погибают на войне. Старший сын обязан поднять семью отца, — только после этого ему разрешат жениться. Часто, если у сына не было денег на наложницу, или на хмельной дом, — мать заменяла жену своему сыну. И законы Оленича запрещают ей противиться этому.
Игорь медленно и ласково гладил мать по голове. Ему искренне было жаль её. Он любил маму всем сердцем. Но в его голове уже зрело другое твёрдое решение. Мать на многое открыла ему глаза. Удручён он не был, — он
