использовать каждый шанс.
Я чувствовал себе подлецом, что не могу защитить доверившегося мне человека, и успокаивал себе тем, что от меня никто и не требовал защиты в сложившейся ситуации. Все шло по плану. Солдат он и в Хорватии солдат: всегда хочет спать, жрать и трахаться. Сейчас он спешно спускал штаны, думая, одновременно, куда деть автомат, чтобы я не отобрал его силой. Я хотел уйти, но Зайчишка схватила меня за руку. Я был необходим на тот случай если что-то пойдет не так, если старый прием не сработает. От напряжения и желания войн кончил раньше чем вошел в нее на всю глубину и теперь пытался поднять свой член во-второй раз, сминая его рукой как эспандер. Его товарищ оказался более удачлив. А может быть он недавно был в отпуске. Я смотрел в окно и только слушал его тяжелое дыхание, да видел как подрагивали, в такт его фрикциям, волосы на голове девушки.
Наконец он шумно выдохнул, по армейски быстро натянул штаны и чуть-ли не строевым шагом вышел в коридор. Его сослуживец к тому времени уже потерял надежду на вторую попытку и стоял в дверях. Солдат все делает быстро: спит, жрет, срет, ебет. Натянул, снял — вышел. Может быть тебя не научат в армии стрелять, заступать с левой ноги или даже мотать, как следует, портянки, но эту рефлекторную торопливость вобьют в тебя наверняка. Отсюда и главный армейский кайф — никуда не торопиться. Но патрулям он недоступен.
Я думал, что Зайчишка побежит в туалет подмываться, но она не собиралась рисковать, ради не нужных ей условностей — просто натянула штаны и села рядом со мной, откинулась на спинку дивана и прерывисто дышала. Запахи мужской спермы, вагинальных выделений, пота смешались в стойкое амбре, которое не покидало нас до конца поездки. Выждав минуту, я пошарился в рюкзаке и вытащил открытую пачку бинтов. Она надкусила бинт своими ровными крепкими зубами и оторвала небольшой кусочек. Потом встала ко мне боком, широко раздвинула ноги, и начала подтираться. Она не старалась быть грациозной, у нее сами-собой получались какие-то призывно плавные движения.
Я достал лепешку и кусок недозревшего сыра. Было видно как она голодна. Поев она прижалась ко мне и положила голову на плечо, глядя на то как я мараю листы своего блокнота. Хорватия — маленькая страна. Мы подъезжали к Загребу, и я смотрел в окно, на свежевыкопанные противотанковые рвы, когда появился очередной патруль. Кажется это была военизированная полиция. Она повторила старый трюк, а я опять смотрел в окно и чувствовал, что Зайчишка смотрит на меня. Поезд уже подходил к вокзалу, мимо купе потянулись люди, их смазанные отражения скоро сменили в оконном стекле силуэт полицейского.
«Только генетически неполноценная особь с суицидальным синдромом может убить самку после того как оплодотворит ее». Я вертел эту фразу, как ребенок вертит резной печатный штамп, пробуя на вкус, смачивая слюнями, прикладывая ее ко всему, куда можно или нельзя. Неужели все так просто? Неужели все они руководствовались слепым инстинктом, неспособные любить и сострадать?
Мы приближались к венгерской границе и постепенно исчезали признаки войны. За окном желтели поля подсолнуха, зеленели виноградники, людей в вагонах было больше и были они веселей. А Зайчишка была все грустней и грусть ее я хорошо понимал. Мы приближались к венгерской границе, границе старой, вполне обустроенной и формальной. Здесь хорошо было бы иметь какие-нибудь документы. Уже давно не мелькали на экранах торжественные встречи беженцев, и для того чтобы попасть в благополучную часть Европу, надо было пройти огонь и воду. Предусмотрительные немцы предпочитали останавливать беженцев подальше от своих границ. И Зайчишка была одной из тех нежелательных беженок.
Поезд остановился на пограничной станции. Солдаты вскочили в тамбуры вагона, а затем пограничник-офицер, сопровождаемая двумя таможенниками, вошла внутрь. Это была
